— А ты билетик брал?.. А?.. Я скажу… Он утащил железную дорогу!
Мать схватила меня за руку и повлекла назад, сердито читая мне нотацию.
— Но он, мамаша, не брал билетика! Он утащил железную дорогу! — громко протестовал я, оглядываясь вслед скрывшемуся противнику.
— С чего ты взял? Замолчи!
— Я знаю — он не брал билетика… Ведь это — кому какое счастье! — уже со слезами на глазах говорил я матери и упирался, желая доказать всю несправедливость этого захвата железной дороги.
— Иди, иди! Поедем домой… Не умеешь себя держать!..
Мать потянула меня за руку и насильственно вытащила в переднюю. Здесь я окончательно возмутился, швырнул в сторону доставшуюся мне лошадку и расплакался горькими слезами…
— О чем? — спрашивали мою мать толпившиеся в передней в поисках за своими шубами гости.
— Так, капризничает… Спать хочет, — отвечала мать.
— Нет, не капризничаю… и спать не хочу, — сквозь слезы протестовал я. — А какое же это счастье, когда мне и билетика не давали, а взяли железную дорогу да подарили мальчику… А я тоже хочу железную дорогу!.. Зачем ему отдали без билетика… Будто он лучше всех!..
И я плакал от досады и несправедливости, которую большие допустили по отношению меня, маленького человека.
— Ну, что ты ревешь?! Перестань! — сердилась мать.
— Да-да! Я не стал бы, если бы он получил с билетиком, а он та-а-ак…
Швейцар торопился скорее выпроводить оскорбленного гостя и, надевая на меня шубу, обращался со мною, как с вещью; перевертывал, приподнимал на воздух, и, вероятно, чтобы не так громко звучал мой рев, плотно обвязал мою голову и лицо башлыком.
— Вот Бог и нака-а-же-е-т! — гнусаво кричал я через башлык, когда меня кто-то нес на руках вниз по лестнице. — Дураки-и-и!..
— Молчать! Я тебя, пакостник, выдеру!
— А дураки-и-и! — кричал я, болтая ногами.
Меня ткнули в сани, на извозчика, рядом с матерью. Слезы горькой обиды и жгучего оскорбления катились из моих глаз, когда лошадь тронула санки и повезла меня из клуба, где я подвергся столь жестокому оскорблению.
* * *
Помню, по возвращении домой, я снова начал плакать и жаловаться на них папаше. Но папаша не хотел понять меня: он думал, что я плачу от зависти.
— Нехорошо, братец! В другой раз не пущу на елку.
— И пусть! Я и сам не пойду!.. Какое это счастье?.. Дали па-а-алку, а он… чего захотел, то и да-а-али!
Отец держал в руках лошадку из папье-маше и говорил:
— Очень хорошая игрушка. Можно кататься, сесть и ехать…
— Ну и катайся! А я не буду!.. А мамаша наврала: сказала, что билетик дадут и что достанется, а они взяли и дали па-а-лку!
