Да, грѣха Ренанъ не признаетъ. Собственно на эту тему и написана вся его статья объ Аміелѣ, на тему о сущности и происхожденіи зла и о томъ, какъ достигнуть спасенія отъ золъ внѣшнихъ и внутреннихъ. Относительно грѣха, Ренанъ отзывается больше всего — незнаніемъ и непониманіемъ, и рѣшительно проповѣдуетъ оптимизмъ, то-есть, что жизнь не содержитъ въ себѣ никакого кореннаго зла. «Возстановленіе христіанства на основаніи пессимизма», — замѣчаетъ онъ, — «есть одинъ изъ поразительнѣйшихъ симптомовъ нашего времени» (стр. 375); и ему этотъ симптомъ страненъ и непріятенъ. Онъ, со своей стороны, тоже желаетъ религіозности, но говоритъ: «по-моему, тотъ религіозенъ, это доволенъ Господомъ Богонъ и самимъ собою» (стр. 373).
Мы не будемъ входить въ подробности этой аргументаціи, какъ она ни «возбудительна»; лучше мы прямо приведемъ заключительный выводъ Ренана. Вопросъ о грѣхѣ и злѣ есть вопросъ о нашей нравственности, и отъ рѣшенія его зависятъ правила нашей жизни, опредѣленіе ея высшаго блага. Ренанъ, въ этомъ отношеніи, рѣшительно заявляетъ слѣдующее:
«Аміель съ безпокойствомъ спрашиваетъ: что же спасаетъ? О, Боже мой, спасаетъ то, что даетъ каждому побужденіе жить. Средство спасенія не одно и то же для всѣхъ. Для одного это — добродѣтель; для другаго — жажда истины; еще для другаго — любовь къ искусству; для многихъ — любопытство, честолюбіе, путешествія, роскошь, женщины, богатство; на самой низшей ступени — морфинъ и алкоголь. Люди добродѣтельные находятъ свою награду въ самой добродѣтели, а тѣ, кто не добродѣтеленъ, имѣютъ на свою долю удовольствіе» (стр, 382).
Вотъ, я думаю, наихудшая страница во всѣхъ сочиненіяхъ Ренана; почти совѣстно указывать на нее надъ только-что закрывшеюся могилою писателя, у котораго столько превосходныхъ страницъ. Можно бы и эту страницу назвать превосходною, но только еслибы можно было принять ее за иронію, за насмѣшку надъ извѣстными нравственными понятіями, — еслибы, напримѣръ, Ренанъ обратился съ этими словами къ своимъ любезнымъ парижанамъ и сказалъ имъ: вотъ вѣдь вся ваша нравственность. Но, къ несчастію, тутъ ироніи нѣтъ. Бѣда въ томъ, что люди, съ увлеченіемъ предающіеся ироніи и насмѣшкѣ, если даже сперва и хранятъ въ себѣ нѣкоторыя высокія понятія, во имя которыхъ совершается это подсмѣиваніе, то со временемъ, однако, часто становятся совершенно въ уровень со своими насмѣшками, теряютъ способность видѣть дѣло въ его истинномъ видѣ, и если вздумаютъ заговорить прямою рѣчью, скажутъ то самое, что говорили на смѣхъ. Таковъ у насъ былъ Салтывовъ; такъ и Ренанъ заплатилъ любимой имъ ироніи нѣкоторую дань.
