— Не здѣсь, ваша свѣтлость, не здѣсь! Законъ воспрещаетъ произносить судебныя рѣшенія надъ членами герцогскаго дома, иначе какъ только съ герцогскаго трона!
Ужасъ охватилъ несчастнаго Конрада; дрожь пробѣжала подъ желѣзными доспѣхами его стараго отца. Конрадъ не былъ еще коронованъ, — онъ не смѣлъ войти на герцогскій тронъ.
Блѣдный отъ страха, онъ медлилъ. Но онъ долженъ былъ сдѣлать это. На него уже обратились удивленные взоры собранія, — еще минута нерѣшительности, и удивленіе перейдетъ въ подозрѣніе… Онъ взошелъ на тронъ и, потрясая еще разъ скиптромъ, произнесъ:
— Подсудимая! Именемъ нашего всемилостивѣйшаго владыки, герцога Ульриха Бранденбургскаго, я исполняю порученную мнѣ торжественную обязанность. Будьте внимательны къ моимъ словамъ. Древній законъ страны осуждаетъ васъ на смерть безъ покаянія, если только вы не согласитесь назвать и выдать суду имя соучастника вашего преступленія. Имѣйте это въ виду и спасите себя, пока еще это не поздно! Назовите отца вашего ребенка!
Торжественная тишина воцарилась надъ великимъ судебнымъ собраніемъ. Тишина эта была такъ глубока, что каждый слышалъ біеніе собственнаго сердца. И тогда принцесса, съ глазами, горящими ненавистью, медленно повернулась въ сторону Конрада и, указывая на него пальцемъ, твердо произнесла:
— Этотъ человѣкъ — ты!
Какъ при видѣ смерти, содрогнулся всѣмъ тѣломъ Конрадъ, сразу понявъ неминуемую теперь свою гибель. Что на свѣтѣ могло теперь спасти его? Опровергнуть обвиненіе было возможно только въ томъ случаѣ, если онъ раскроетъ тайну, что онъ, сидящій нынѣ на герцогскомъ тронѣ, - женщина, а за это некоронованной женщинѣ законъ опредѣлялъ опять-таки смерть.
И вотъ въ одно и тоже мгновеніе и Конрадъ, и его упрямый, престарѣлый отецъ въ обморокѣ рухнули на полъ…
* * *
Разрѣшеніе этой ужасной, захватывающей дилеммы вы не найдете ни въ этомъ романѣ, ни въ какомъ другомъ. Дѣло въ томъ, что мой герой (или — моя героиня) очутилися въ такомъ оригинальномъ, безвыходномъ положеніи, что я и самъ не знаю, какъ его (или — ее) изъ этого положенія вывести. Поэтому я теперь умываю руки во всей этой грязной исторіи, предоставляя на усмотрѣніе самого героя (или — героини) выпутываться изо всей этой глупости, какъ имъ самимъ угодно, или же оставаться навсегда въ томъ же положеніи, если ему (ей) это больше нравится. Начиная этотъ романъ, я думалъ, что развязку его можно будетъ устроить очень просто. Но теперь я вижу: я ошибся.
