— Сдѣлайте одолженіе…
— Пожалуйста. И… нельзя-ли какъ-нибудь такъ устроить, чтобы ваши друзья не видали нашей компаніи? Мы своимъ бабьимъ кружкомъ… безъ мужчинъ. Могутъ быть знакомые — не ловко.
Я уже взялся было за ручку двери въ нашъ кабинетъ, когда Анна Евграфовна опять меня окликнула.
— А. В.! надѣюсь, что эта встрѣча останется между нами. Это должно умереть… Вы журналистъ… Сами художникъ… un bohémien… вы поймете…
И скрылась за дверью своего кабинета. Мнѣ показалось, что она пьяна, но отъ вина или отъ смущенія — кто ее разберетъ. Съ какой стати я попалъ bohémien'ы и что я, въ качествѣ bohémien'а, понять былъ долженъ — тоже.
Мы устроили перетасовку комнатъ совершенно благополучно. Было уже поздно — время ползло къ двѣнадцати часамъ. За стѣною шла самая завидная, для любителя пьянаго дѣла, оргія. Хлопали пробки. Заказъ слѣдовалъ за заказомъ. Хохотъ, визгъ, крикъ, возня, танцы и, судя по смѣху, выкрикамъ и темпу музыки, надо полагать, весьма разнузданные танцы, подъ піанино; половые такъ и шмыгали по коридору къ дверямъ кабинета таинственной компаніи. Мужского голоса не было слышно ни одного. Очевидно, Анна Евграфовна не солгала: кутили дамы «сами по себѣ».
— Парижъ, братецъ ты мой, — усмѣхнулся одинъ изъ моихъ друзей, кивая на стѣнку, отдѣлявшую насъ отъ бабьяго разгула.
— Чего тамъ Парижъ! — подхватилъ другой. Просто Вальнургіева ночь какая-то. Броккенъ. Es trägt der Besen, trägt der Stock die Gabel trägt, es trägt der Bock…
— Хоть бы повидать эгихъ вѣдьмъ, что-ли! Между ними бываютъ прехорошенькія.
— А вотъ онъ видѣлъ… можетъ намъ разсказать…
Я поспѣшилъ замять разговоръ. Оргія, между тѣмъ, разгоралась все ярче и ярче. Веселье начинало переходить въ истерику. Слышались уже не пѣсни, а оранье, не смѣхъ, а пьяные взвизги, весьма похожіе на истерическую икоту. Дамы, очевидно, ссорились между собой, язвили другъ друга. Словъ не было слышно, но въ интонаціи хмельныхъ голосовъ слышалось озлобленіе… Наконецъ, гроза разразилась съ великимъ трескомъ. Мы услыхали грубое, совсѣмъ не женское слово; въ стѣну ударился и разсыпался со звономъ стаканъ, за нимъ другой…
Одна истерически захохотала, другая истерически заплакала, остальныя истерически кричали, унимая и ту, и другую. Гвалтъ былъ невообразимый. Гуси, когда галлы лѣзли въ Капитолій, и то — я думаю, — гоготали тише.
— Въ послѣдній разъ я съ вами… чортъ васъ всѣхъ возьми! — горячилось чье-то контральто.
— И прекрасно! только того и желаемъ, — визжала, судя по голосу, Анна Евграфовна.
