— Терпѣть не могу, когда всякая дрянь мечется подъ руку во время ѣды…
— Самъ же ты ее прикормилъ за эти дни, а ругаешься.
— Хочу и ругаюсь. Не твое дѣло. Избавь отъ замѣчаній… Туркинъ струсилъ: у Ивана Карповича губы были совсѣмъ бѣлыя, а голосъ звучалъ громко, грубо и отрывисто… «Навязалъ я себѣ нещечко на шею! — подумалъ чиновникъ — пойти, провѣдать то, другое сокровище… авось надумалась, сговорчивѣй стала!
Но напрасно звонилъ онъ у Аннушки. Блѣдное лицо показалось на мгновенье въ окнѣ передней и, окинувъ Туркина невнимательнымъ взоромъ, скрылось…
— А Иванъ Карповичъ уснули, — доложилъ Туркину коридорный, по возвращеніи его изъ неудачной экскурсіи. — Послѣ вашего ухода они все серчали… даже бутылку на полъ бросили и мнѣ подмести не позволили… сами ругаются, а, промежду словъ, все этакъ глаза себѣ кулаками вытираютъ… а потомъ и задремали!..
— Спитъ — и славу Богу!.. стало быть, конецъ безобразію! — радостно воскликнулъ Туркинъ.
Былъ второй часъ ночи; Туркинъ уже часа три, какъ былъ въ постели и видѣлъ прекрасные сны. Грезился ему чудный садъ съ яркимъ солнечнымъ свѣтомъ, пестрыми клумбами, желтыми дорожками… все было красиво, чисто, аккуратно, — одно не хорошо: въ эдемъ этотъ доносился откуда-то ревъ, не то звѣриный вой, не то гнѣвный человѣческій крикъ. Туркинъ оробѣлъ, началъ прислушиваться и вмѣстѣ съ тѣмъ просыпаться… Ревъ усилился, и Туркину стало совершенно ясно, что летитъ онъ не откуда-либо еще, а съ дивана, гдѣ вечеромъ уснулъ Иванъ Карповичъ. Въ ту же минуту Туркинъ слетѣлъ съ постели отъ сильнаго удара въ плечо и, перепуганный на смерть, увидалъ надъ собою, при свѣтѣ предъиконной лампадки, страшное багровое лицо съ выкатившимися бѣлками глазъ… Лицо дергалось безобразными гримасами, кривя запекшійся ротъ, изъ котораго вырывался густой, басовый, совершенно животный вой!..
— Тишенко! что съ тобой?.. — завизжалъ Туркинъ: — „допился!“ — какъ молнія, мелькнула у него мысль…
— Иди къ ней! иди! — ревѣлъ Иванъ Карповичъ, чуть не ломая ему плечо желѣзными пальцами, — гони ее… о-о-о!.. изве… изве… ла… не… ни… змѣ… змѣя…
Слова вылегали у него изъ гортани не слитно, а слово за слогомъ, какъ лай…
— Куда я пойду? — защищался Туркинъ, — сумасшедшій! опомнись! Теперь ночь…
— Не пойдешь? Ночь, говоришь, ночь! Ладно же! Я… я самъ… я пойду… — кричалъ Иванъ Карповичъ, колотя себя въ грудь кулаками и вдругъ, согнувшись въ половину своего большого роста, какъ звѣрь, шмыгнулъ за дверь номера, сбивъ съ ногъ спѣшившаго на ночной шумъ коридорнаго…
