Мнѣ, отказали, но горничная не устояла противъ взятки и, за десять рублей, согласилась доложить. Не обо мнѣ, потому что принимать меня было ей строго запрещено, а о князѣ Батыевѣ, дальнемъ родственникѣ Антонины Павловны, который слёгка похожъ на меня лицомъ, фигурою же, настолько, что издали и въ сумеркахъ насъ трудно распознать. Говорятъ, будто онъ — сынъ стараго князя Батыева только по паспорту, а дѣйствительный виновникъ дней его — мой покойный и не весьма почтенный родитель. Я не далъ Антонинѣ времени открыть обманъ и вошелъ въ гостиную по пятамъ горничной, едва она начала докладывать. Антониза, одѣтая, какъ голубымъ облакомъ, въ мягко-складчатый пеплумъ стояла среди комнаты, со свѣчей въ рукѣ; она хотѣла скрыться отъ меня, не успѣла и теперь не знала, какъ быть. Ни я, ни она не привѣтствовали другъ друга, словно мы не разставались съ послѣдней встрѣчи. Антонина была сильно взволнована: щеки ея горѣли яркимъ румянцемъ… Мы долго молчали.
— Вы опять пришли! — тихо сказала Антонина.
Я молчалъ. Она поставила свѣчу на каминъ и протянула ко мнѣ руки:
— Зачѣмъ?!..
— Слушайте! — заговорилъ я, и самъ не узналъ своего голоса: онъ звучалъ низко, хрипѣлъ и обрывался, — слушайте! я знаю… я поступилъ нехорошо, придя къ вамъ. Но я пришелъ и приду опять, буду приходить къ вамъ, пока есть во мнѣ воля жить. Гоните меня, — я стану сторожить васъ на улицѣ. Перестанемъ говорить о любви, не будемъ вовсе говорить о любви, не будемъ вовсе говорить, если вы не хотите, но позвольте мнѣ видѣть васъ: безъ васъ мнѣ смерть.
— А развѣ мнѣ легче!?.
— Вамъ!.. Вы не любите!
— Нѣтъ, люблю, къ несчастью! Стыжусь, а люблю! Видитъ Богъ, три раза я была готова написать вамъ: „Придите. Я ваша!“ Я плакала, разрывая начатыя письма. Теперь я почти совладала съ собой… Я!.. Говорятъ, послѣдняя любовь опаснѣе первой. А моя любовь къ вамъ и первая, и послѣдняя любовь! Довольно-же намъ волновать другъ друга… Овладѣйте собою и не смущайте меня!
— Антониа Павловна! я говорилъ вамъ, какъ много можетъ дать мнѣ наша любовь. Теперь я не стану повторять вамъ ни своихъ плановъ, ни своихъ надеждъ, ни своихъ идеаловъ. Да у меня и нѣтъ никакихъ своихъ идеаловъ, — первый явился мнѣ вмѣстѣ съ вами. Что мое будущее?! Оставимъ его. Сжальтесь надо мною во имя настоящаго — ради насъ самихъ! За что мы, два независимыхъ существа, какъ будто боимся кого-то и безцѣльно вносимъ въ свою жизнь горечь ненужной разлуки?
— О, Боже мой!
— Антонина Павловна! не скрою отъ васъ: я не доброй волей пришелъ къ вамъ сегодня… Страхъ, да, страхъ выгналъ меня изъ дома. Смерть стоитъ за вашими дверями и ждетъ меня. Глупая, ненужная, безпощадная. Не думайте, чтобы я унизился до пошлости пугать васъ самоубійствомъ. О, нѣтъ! Я не пугаю, я самъ боюсь его, призрака смерти! Кровь леденѣетъ въ моихъ жилахъ, когда я думаю о концѣ… Во мнѣ нѣтъ силы жить, — и хочется жить! нѣтъ воли умирать — и надо умереть!.. Пощади же меня! Ты сильна, дѣятельна, полна жизни: я слабъ, жалокъ, я самъ себя стыжусь. Единственная моя сила въ тебѣ, чистая! прекрасная! любимая!
