— Борух-Вольф, — спрашивает она с напевом, растягивая слова, словно они резиновые, — Борух-Вольф, ты пойдешь есть?
— А как же иначе? Еда сама придет ко мне? — отвечает ей Борух-Вольф вопросом на вопрос.
— Борух-Вольф, что мне дать тебе поесть?
— Бульон с лапшой, — говорит ей реб Борух-Вольф.
— Что ты! — восклицает его женушка. — Где я тебе возьму бульон с лапшой в будний день?
— Так что же ты меня спрашиваешь, корова? — злится на нее реб Борух-Вольф.
— Борух-Вольф, ты пойдешь мыть руки перед едой?
— А что же ты думаешь, ослица, я пойду есть, не помыв рук?
Жена терпит. Она уже знает его, знает, что он ни на один вопрос не может ответить прямо. Но когда он уж слишком кипятится, она начинает плакать, вытирая глаза краем фартука. Тогда реб Борух-Вольф выходит из себя. Ничто не злит его так, как слезы. Даже мальчишки не должны у него плакать, когда он их бьет. И он стучит чубуком по столу, сгребает со стола книги Геморы и велит мальчишкам расходиться по домам.
— Я не хочу быть меламедом! — кричит он плачущей жене. — Я не буду на тебя работать, чтобы ты потом плакала на мою голову. Если я просто буду сидеть в молельне и учить Тору, евреи и тогда дадут мне поесть… Мальчишки, по домам!
Меламед не успевает договорить, как все мальчишки уже во дворе и проворно скатываются один за другим по перилам винтовой лестницы двухэтажного дома. Они исчезают прежде, чем старик раскается и позовет их обратно.
Жена старается не злить реб Боруха-Вольфа. Она глотает слезы и перестает плакать. Но Симха-Меер делает все, чтобы довести дело до скандала и заставить реб Боруха-Вольфа крикнуть, что он отныне не меламед. Возвращаясь со двора, куда он ходил по нужде, и подходя к стоящей в углу бочке с водой, чтобы омыть руки и сказать положенное благословение, Симха-Меер наносит какой-нибудь ущерб. Переворачивает горшок с борщом или задевает маленькую железную кастрюльку, кипящую на хромом треножнике в кухне.
Жена меламеда, которая задумчиво сидит в углу и вяжет натянутый на стакан чулок, не видит, растяпа, что это работа Симхи-Меера. Он очень проворен, этот малыш. Раз — и он уже стоит посреди комнаты, вытирает руки краем лапсердака и набожно произносит благословение. Услыхав, как на кухне упал горшок, она устремляется спасать обед, пока не прознал муж.
— Чтоб ты сдохла, — проклинает она за нанесенный вред кошку. Но вот реб Борух-Вольф услыхал посреди изложения сложнейшего талмудического вопроса, что с едой на кухне случилось несчастье. И он начинает орать:
