— Ради всего святого, добрый сэр рыцарь, помогите горемыке.
Только дважды за свою недолгую жизнь слышал я такой бас, от которого предметы поблизости начинают вибрировать. Русская опера. И сержант Бабилла из тринадцатого полицейского участка. А детина неожиданно скорчил жалобную гримасу и захныкал, словно мальчишка-даго в Бабилловой лапе. «Издевается, хулиган», — с тоской подумал я. Ренато поежился и проворно вытянул из кушака маленькую золотую монетку. Удивительный хулиган не заметил этого движения моего двойника. Он хныкал, уставившись на склон холма. Светало.
— Не встретили ль вы Фею в лесу? — робко прогундосил человек-гора, отирая слезы с лица кулаком-булыжником.
— Нет, добрый человек, — мягко отвечал Ренато, кося глазом в поисках возможных путей отступления. — Тебя Фея обидела?
— Я ей надоел, — пуще прежнего разнылся незнакомец. — Я — бедный пастушок. Ребята со мной не водятся, все из-за горба, так я на дудочке выучился, и меня госпожа здешнего холма приметила. Пожалела… убогово-оооо…
Он оглушительно шмыгнул носом, и Гарольд невольно подался назад, присев на задние ноги.
— Он псих, — заторопился шепот Ренато. — Но он без оружия. Как бы дубинку выбить…
— Погоди!
— Она меня по лесу водила, показывала, рассказывала, а я ей на дудочке играл. А потом я ей надоел, и она больше не приходит. Но я помню ее смех, я по старым местам хожу, по болотам…
— Оно и видно… — процедил Ренато.
— …я ее ищу, кричу, зову, а ее все нет и нет. Мне даже будто теплей становится там, где мы с ней вместе были. А где она мне впервые явилась, я шалаш поставил, и сплю теперь только там…
— И облегчаешься от съеденного и выпитого, — Ренато положил руку на топорище, — тоже только там?
Я был ошеломлен. Хулиган — тоже.
— Кабы я был большим и сильным, я б вас за такое в землю втоптал, — жалобно пробасил пастушок и залился слезами.
— Ты в уме сам-то?
— Он меня и пальцем не тронет, — откликнулся Ренато. — Я все понял. У него комплекс неполноценности. Он меня боится.
Бородач отвернулся от нас, все еще всхлипывая. Он вытащил свирель, и покрутил ее в губах, примериваясь. И засвистал пронзительно и чисто. У меня перехватило дух от нежной простоты мелодии. Всепрощение, грусть, легкая мечта, невесомая надежда сменялись и сливались и затихали, и снова оживали в звуке. Не переставая играть, бородач пошел прочь, напрямик на холм. Страшная дубинка так и осталась брошенной перед изумленным Ренато. Бородатый детина уходил все выше к утренним лучам, и роса блистала вокруг него, а он шел уверенно и быстро, и ни разу не сфальшивил, не сбил дыхания, не споткнулся. Потом он пропал из вида, и песенка его умерла в отдалении.
