Конец каникул | страница 4

— Дай, в конце концов, гребень! Сколько можно причесываться? Попробуй еще наедь, так вдарю, что учуешь. Или спущу в пруд!

Девочка улыбнулась и протянула гребень.

— Ходишь купаться на пруд?

— Спрашиваешь!.. А что?

— Ничего. Вообще-то ты извини. Колесо у меня пошло вбок…

— Колесо у нее пошло вбок… — проворчал я, — колесо вбок, а Рыжий дал тягу! И семена к черту…

— Какие семена? Скажи, я тебе отдам.

— Редиска, — сказал я ни с того ни с сего. Сам не знаю, почему вырвалось у меня «редиска», но сказать «левкои» мне показалось как-то неудобно.

Мы шли по улице очень медленно, она все еще прихрамывала. Возле нашего дома я остановился и сказал:

— Я здесь живу…

Не понимаю, почему я это сказал. Может, так только, — чтоб что-то сказать.

Она подала мне руку и опять улыбнулась.

— Если тебе интересно знать, меня зовут Эльжбета…

— Очень мне это интересно. Ты, наверно, воображаешь, я умираю от любопытства?

И вдруг несмышленыш Ясь Зимек, который сидел на заборе и глядел на нас, ковыряя в носу, завопил благим матом:

— Юлек с девицей! Юлек с девицей!

В окне второго этажа показалась старуха Лепишевская. Я почувствовал, что краснею. И рассердился.

— Заткнись, сопляк, — крикнул я, — не то запру в сарай! И Ясь отвязался. Слез с забора и удрал.

— Тебя зовут Юлек? — спросила Эльжбета.

— Не Юлек, а Юрек. Этот карапуз не выговаривает «р». Привет! — Я повернулся и пошел к дому.

Мама уже запаковала вещи и бесцельно слонялась из угла в угол. Два больших, набитых до отказа чемодана стояли у стены в кухне. Отец сидел за столом и чинил свои часы. Он всегда что-нибудь чинит, чаще всего то, что не ломалось. Не радио, так часы, не часы, так утюг или что-нибудь еще…

Я стал в дверях и выпалил одним духом, чтоб ни о чем не спрашивали:

— Семена купил. Холева сказал, может быть, сегодня зайдет. Рыжего у Дерды нет, я упал и поцарапал руку!

По-моему, все это их нисколько не взволновало. Оба промолчали. И мне в голову пришла странная мысль: им не до меня, я помешал разговору… Весь вечер потом был тревожный и молчаливый. Мне надоело это, и я раньше обычного сказал, что иду спать. Так получилось, наверное, из-за этой проклятой жары…

Я проснулся с мыслью, что сегодня воскресенье.

Правда, это не имело значения: каникулы есть каникулы, но все-таки чувствуешь себя по-дурацки, если рано проснешься в воскресенье. Отец еще спал. Он провожал маму ночью на очень поздний поезд и вернулся, наверно, только к утру.

Во дворе хозяйничала Лепишевская. Засыпая цыплятам корм, она скликала их, как бывалая наседка. Это ее «цып-цып-цып» слышно было, по-моему, на рыночной площади.