Задребезжал флюгер-петух на крыше и повернулся к ней хвостом.
— Вот так всегда — одна сплошная задница, а не жизнь, — проворчала она, заправляя за уши всклокоченные ветром пряди.
Крики из дома она уже услышала. Правда, приглушённые, доносящиеся из самой дальней комнаты, но злобные, как и всегда.
Вета постучала так, что задребезжали стёкла в окнах прихожей — ноль реакции. Пришлось искать в сумке ключи, под толстой пачкой документов, за ненадобностью сложенных вчетверо, под расчёской и старенькой губной помадой — вдруг обнаружилось, что у неё давно потерялся колпачок.
Ключи нашлись и тяжело легли в ладонь, целая связка: от тётиной квартиры, от родительского дома, от лаборатории и кладовки, и ещё от сарая тут же — давно пора выбросить, а всё рука не поднималась.
— Эй, я приехала, — привычно оповестила она, бросая сумку под зеркало, и — туда же — ключи.
На истёртом ковре в прихожей валялась отцовская куртка, из карманов которой высыпались сигареты и спички, и ещё какая-то коричневая труха. Вета брезгливо обошла её по кругу.
— Вот и давай-давай! — послышался из кухни мамин голос. Следом за этим бахнуло об пол — и разлетелась на куски тарелка. — Чего тянешь-то?
— Пусти-и-и, — тоненько завизжал отец.
Вета на ходу захлопнула вечно отходящую дверцу шкафа и вошла на кухню. Здесь стекло в двери разлетелось в дребезги — уже третье с зимы, и на полу валялся «снаряд» — старенькая кружка с вишенками, на удивление целая, даже без сколов по краям. По осколкам вышагивала мама в хозяйских тапочках.
— Давай уже, хватит людей смешить. — Она упёрла руки в бока.
Вета подняла кружку и остановилась в дверном проёме. Распущенный пояс плаща тянулся почти до самого пола и грозил вывалиться.
Отец стоял одной ногой на подоконнике, а другая его нога повисла в воздухе. На большой крюк, вбитый в потолок для тяжёлой люстры, была привязана верёвка, которая и обхватывала его шею. Сильно, как будто. Нога, повисшая в воздухе, дёргалась, пытаясь найти опору. Но напрасно — табурет давно лежал на полу. Отец тоненько голосил, закатывая глаза к небу.
— Табуретку подай. Табуретку!
— Мама, — напомнила о своём появлении Вета. Она могла стоять у дверного косяка хоть до самого вечера, но желудок уже давал о себе знать утробным бурчанием. Правило оно не соблюла: никаких сил уже не было на дурацкие правила.
— Ой! — мама оглянулась и сразу стала растерянной. Вытянутые рукава кофты, связанные на поясе, грустно закачались. — Ты приехала? А я думала, ты заниматься будешь.
