Во время работы атаман в своей комнате заставлял оркестр играть военную музыку, по вечерам давать симфонические концерты, на которые приглашались офицеры. Существовал специальный хор Атаманского полка. Казаки этого полка носили брюки с генеральскими лампасами, обязаны были иметь чуб и стрижку под челку. Погоны у них были с вензелями „АА“, на кокардах был череп смерти. На всех знаменах имелись надписи: „С нами Бог и атаман“.
Производство в офицеры осуществлял сам лично. Особенно этот процесс усилился после поражения белых под Семипалатинском.
Цели своей борьбы выражал так: организовать на занятой территории казачье войско, соединиться с восставшим против большевиков в Ташкенте Осиповым[10], стать диктатором и не подчиняться никому. Стремился избавиться от возможных противников: прибывшего генерала Дутова отправил в Китай, не предоставив ему никакой должности»>{23}.
Анненков любил фотографироваться и фотографировался много. Широко известны два его портрета. На первый взгляд, они похожи один на другой. На обоих — молодой генерал в черном гусарском мундире, перетянутый в поясе узким наборным ремешком с висюльками. На левом рукаве мундира — три прямоугольных нашивки-лычки, под ними — вышитый вензель. Руки Анненков заложил за спину, на его груди — Георгиевский крест.
Но на этих снимках — разный Анненков: на первом он молод, чубат, в лихо заломленной назад фуражке. Лицо — совершенно детское, и, если бы не генеральские погоны, Анненкова можно было бы принять за рядового атаманца, на другом — повзрослевший Анненков: уже не демонстрируется чуб, фуражка одета прямо, удлиненные черты его лица спокойны, мужественны, рот плотно сжат, устремленный в даль взгляд прям, но в глазах затаилась усталость.
Совершенно другим увидел Анненкова на этих фотографиях бывший полковник Генерального штаба Н. В. Колесников, один из идеологов белой эмиграции в Китае, который обнародовал свое видение атамана, правда, уже тогда, когда тот был далеко от китайских пределов:
«Я очень много слышал об атамане Анненкове, но никогда не знал его в лицо, — пишет он, — и вот доктор Казаков[11] прислал мне его фотокарточку (видимо, первую. — В. Г.). Взглянул я и ахнул. На меня глядел молодец из какой-нибудь купеческой лавки, в лихо заломленном на затылок картузе, подпоясанный, точно коренник, ремнем с бляхами, а рукава, галифе и рубаха представляли из себя расплесканную палитру красок.
Но самое замечательное — это лик. Большая челка, точно у китайской леди, закрывала пол-лба, из-под этой челки на вас смотрел весьма демократический „патрет“
