Здесь он отодвинул доску рассохшегося пола и, уложив там пакет с бумагами и диском, присыпал все тщательно землей и, водворив половицу на место, захлопнул и припер колом соскочившую с петель дверь.
— Пусть лучше поругает меня Максим за непослушание, чем провороню я его добро, — пробурчал он себе в бороду и, не заходя больше в избу, направился к дороге на аэродром.
Чалый ждал его у самой опушки леса:
— Все взял? — пронзил он Силкина нетерпеливым взглядом.
— Да что ты привязался ко мне как банный лист! — вскипел старик. — Что надо, то и взял. Пошли на твой вертолет.
— Ну, смотри!
Больше они не проронили ни слова. Но на полпути к аэродрому, где дорога ныряла в небольшой овраг, Чалый вдруг остановился и крепко ухватил охотника за плечо:
— Стой. Хватит играть в прятки, старый хрыч! Давай твою сумку — и марш обратно, если жить хочешь.
— Ты чего это? — дернулся Степан в сторону.
— Ну-ну, без шалостей! — в руке Чалого блеснул револьвер.
Он сорвал с плеча старика сумку и запустил туда свободную руку, потом вытряхнул содержимое прямо на землю:
— Так вот ты как! Решил обвести меня вокруг пальца!
Чалый приставил револьвер к груди охотника, — Сейчас же веди меня в свою берлогу и выкладывай все, что оставил тебе Колесников. И не вздумай вильнуть в сторону или крикнуть. Мигом укокошу!
Силкин опустился на корягу, с ненавистью глянул в глаза Чалому:
— Никуда я с тобой не пойду. И вещей Максимовы тебе не видать как своих ушей. А пушки твоей не боюсь, пожил я на этом свете. Тьфу на тебя, ирод поганый!
— Ах так! — Чалый поднес револьвер к его виску. Потом медленно отвел руку, спрятал оружие в карман:
— Ладно, пошутил я, старик, — он сел рядом с Силкиным, раскрыл пачку сигарет. — Кури!
Силкин бросил на него презрительный взгляд.
— Он что, родственник тебе, этот Колесников? — спросил через минуту Чалый.
— А тебе что?
— Да ничего. Больно уж ты за него стараешься. А пиджачишко-то у тебя, смотрю, совсем расползся.
— Ничо, мне не женихаться, — коротко бросил Силкин.
— Женихаться не женихаться, а не век тебе с ружьем ходить. Сляжешь — некому будет воды подать.
— Ты это к чему?
— А к тому, что о себе подумать пора, о своей старости.
— От старости не спрячешься.
— Ясно, не спрячешься. А обеспечить себе сносную жизнь на старости лет надо. И я мог бы помочь тебе в этом. Видал? — Чалый вынул тугую пачку сторублевок. — Бери вот. Тут десять тысяч. Ты таких денег отродясь в руках не держал. И за все это — барахло Колесникова.
