Посерьезневший Борис взял в руки стакан, приподнял его на уровень носа, взглянул другу в глаза и сказал тихо, но твердо:
— Аркашка… Старый и драный матрас… Дернем вот за что… За то, что и ты, и я, и Ричард, — что на следствии, что на суде, — вели себя достойно. Не пытались вывернуться за счет другого, не пускали слюни, делили вину поровну и даже каждый тянул одеяло на себя… За то, что мы трое остались людьми. Это не так уж и мало. Давай, употребляй на здоровье.
Аркадий поколебался, посомневался, но собрался с духом и проглотил стакан водки за пять или шесть глотков. У Бориса на эту процедуру хватило одного, залпового заглота.
Аркадий поставил стакан на стол, заморгал заслезившимися глазами, положил руку на голое плечо друга и спросил тихо:
— Боря, тебя ловили на ублюдочный прием, дескать, «твои друзья во всем сознались! Колись и ты до конца и — мы тебя отпустим»? Ловили?
— А то как же! Но я не поверил.
— Я — тоже. Вечером за это и выпьем.
— А как вернется Ричард, упьемся в дым, в лоск, в стельку, в муку! Надо бы позвонить ему, а вдруг он уже дома?
— Лагеря на тебя плохо подействовали, — сокрушенно покачал головой Аркадий. — У Ричарда в Сергиевом Посаде никогда не было телефона, а на прежнюю квартиру на Таганке он никогда не вернется.
— Больше сейчас не пьем? — напористо спросил Борис.
— Нет. Дела прежде всего. Ты не заторчал от стакана сверх меры?
— Могу идти на аудиенцию и к папе римскому.
Друзья взялись за полусырое мясо и замолчали — то ли нырнули в воспоминания о пережитом, то ли хмель ударил им в голову, ведь они оба от него отвыкли.
Но молчание не тяготило их. Они дружили с первого класса, ходили в одну школу, что в ста метрах от дома, и когда не хотелось ни о чем говорить, не напрягались в поисках темы. Борис, Аркадий и Ричард по-мужски спокойно и без надрыва любили друг друга, последний тоже должен был вот-вот освободиться, или уже освободился, да заехал к матери в Сергиев Посад.
Они вышли через час на улицу, будничный, пасмурный день казался им праздником, возвышенным и светлым.
— А как тебя встретила жена? — громко спросил Борис.
— Как надо. Сразу под одеяло. Хуже дело с сыном.
— Что так?
— А не узнает, спиногрыз. И узнавать не хочет. Я не дергаюсь, как-нибудь наладится.
Метро. Две пересадки. Потом автобус, минут двадцать езды и они на Левобережной, за Московской кольцевой дорогой.
Бывший институт, а ныне Академия Культуры располагался в нескольких корпусах, строившихся с довоенных времен до сегодняшних дней. Здесь ковали кадры работников народной культуры, и что-то иногда получалось.
