Анна Федоровна ладонью стерла пыль с полировки стола и сказала:
— Возьмите что-нибудь на память…
Борис потянулся за шпагой.
— Можно, я ее возьму?
— Да. Конечно. И беретку возьми, она красивая. Он в ней на сцене представлял, в школе… Кого это?
— Гамлета, — угрюмо подсказал Аркадий.
— Да. Правильно… Смешно было. Я плакала.
Друзья вышли через калитку на улицу. Молча натянули на головы шлемы и оседлали мотоциклы.
Борис обернулся. Дом за забором казался совершенно пустым, вымершим, словно там вообще никого не было.
Борис запустил мотор и с места рванулся по улице.
Аркадий неторопливо и глубоко вздохнул, аккуратно приладился к рулю и седлу, завел машину и потихоньку тронулся с места. Потом набрал скорость, догоняя друга.
Тем же вечером Аркадий, не спеша, собирался в дорогу. В две объемистые сумки, которые крепятся позади мотоциклиста, укладывал свитер, завернутый в пластиковую пленку костюм, туфли. В другую положил плотный брезентовый плащ.
Людмила сидела у обеденного стола, держала на руках ребенка и ничего не говорила, молча и безразлично наблюдая за сборами мужа.
— Пожалуй, все, — сказал Аркадий, затягивая сумки ремнями.
Людмила сухо спросила:
— Зачем вам туда ехать? Ведь все ясно. И ничего не поправить.
— Ага, — вяло ответил Аркадий. — Мы хотим побывать на его могиле.
— Да. Извини. — Она нахмурилась. — Конечно, так надо.
Аркадий перекинул сумки через плечо, одним движением погладил по голове жену и сына, расплылся в улыбке и извиняющимся тоном сказал:
— С Богом! Мы быстро обернемся.
Дверь за ним захлопнулась без стука.
Людмила сразу беззвучно заплакала, только плечи у нее вздрагивали.
Ребенок заволновался.
— Тихо, миленький, тихо, — сказала она, обнимая его. — Твой папа умер. Ты его никогда, понимаешь, никогда не увидишь. И даже не узнаешь, кто был твой папа…
Они проскочили клиновидную развязку Московской кольцевой дороги под вечер, когда западная кромка неба была еще чуть светлой, а на восточной уже зажигались первые звезды.
Оба в тяжелых кожаных доспехах, с глухими шлемами на головах, при больших походных сумках, притороченных за спиной, они ровно и плавно набирали скорость, уже не хулиганили, не стремились обогнать друг друга и, словно по натянутой ниточке, гнали машины на север.
Плавно увеличивая скорость на опустевшем и потемневшем шоссе, они улетали в ночь.
Потом включили дальний свет, и кинжальный свет фар вырвал из тьмы узкий сектор летящей навстречу дороги.
Они слились со своими машинами как кентавры, у которых вместо четырех копыт было два колеса.
