— Учиться не хочу. Я на фронт прошусь, и мне это обещали…
— На фронт вы и поедете, только младшим лейтенантом.
— Я сейчас на фронт хочу… там мой отец воюет, там мой старший брат… — И начинает угрожать: — Учиться не буду…
Хороший парнишка, наверное, и лицо такое милое. Поговорить бы с ним следовало, убедить. Но какими доводами ты за одну-две минуты опровергнешь глыбу убеждений, сложившуюся из таких чистых кристаллов, как любовь к родине, блистательные и призывные статьи А. Толстого, И. Эренбурга, стихи К. Симонова и А. Суркова, или навеянных даже одним плакатом «Воин, спаси!»
Никто в комиссии не знал таких слов, не обладал такой убеждающей силой, и в неимоверно тяжелом переплетении множества чувств: совести, любви к людям, понимания их большой правды и их ошибочной прямолинейности — Быстров, как утопающий за соломинку, хватался за последнее, что у него оставалось, — давил:
— Учиться вы будете! Не забывайте, что у вас отец и старший брат на фронте.
Бывало, и это не помогало, и тогда следовало последнее, приказное:
— Вы свободны, можете идти.
В дальнейшем этот вопрос никому не задавался, разговор спешили прервать раньше, чем кандидат в курсанты успевал высказать свою просьбу, такую понятную, близкую, но неприемлемую в этой обстановке. И оставалась только надежда, даже вера — в ходе учебы ему объяснят такую необходимость…
Работу медицинской комиссии Быстров проверял по утрам и вечерам. Все там шло хорошо, насколько это было возможно при таких темпах.
В первой комнате работало трое — фельдшер, средних лет мужчина, добродушный и, видно, знающий. С ним две медицинские сестры, молодые еще и по молодости своей озорные. Перед ними десяток наголо стриженных парнишек нагишом тряслись от холода и краснели под насмешливым взглядом этих безжалостных чертенят.
Фельдшер успокаивал:
— Ничего, ребята! И руки снимите. Ничего уродливого у вас там нету, и скрывать вам нечего. На этих дур внимания не обращайте. Посмотрел бы я, как бы они себя чувствовали нагишом перед мужчинами.
В этой комнате шла подготовка призывников к комиссии — измеряли рост, объем груди, вес, проверяли зубы. В соседней комнате работала сама комиссия — врач, средних лет женщина, и молодой паренек, писарь, из призванных. Осмотр производился преимущественно опросом: — Если ли жалобы на здоровье? — Какие болезни переносили и когда? — В семье есть туберкулезные?
Быстров понимал: в тяжелых оборонительных боях лета и осени 1941 года пала лучшая часть нашей армии; сейчас, когда враг прорывался к Волге, требования к людскому контингенту не могли оставаться прежними, но ощущение неудовлетворенности и чувство неосознанной вины не покидали. Все ли так делается, как надо? Смущали однозначные ответы на вопросы врача: жалоб нет, не болел, нет и нет…
