Когда я вернулся, Рут сидела, поджав ножки, в кресле, держа дымящуюся чашку. Я сел напротив, слушая, как она осторожно потягивает горячее питье — единственный звук, нарушавший тишину. А я привык жить среди целого хора шумов, но здесь ни машин, ни факса, ни автоответчика, это слегка меня нервирует…
Судя по ее напряженной позе, сейчас меня порадуют каким-нибудь сюрпризцем.
— Я вот что решила. Я не собираюсь торчать тут целых три дня.
— Вот как.
— Вот так.
— Ну ты и фрукт.
— Какая есть. Так вот… я вас послушала, а теперь я сама хочу кое-что вам рассказать.
Она отхлебывает свой напиток. Это ее «а теперь» означает, что она, возможно, все-таки потерпит меня три, вернее, уже два с половиной денька, при условии (такие настырные очень любят ставить условия): давайте договоримся. Это означает, что я должен заткнуться, ни слова больше об извращенце Мэнсоне, долой все эти фильмы ужасов, знай свое место, дяденька, теперь ты слушай мою команду. В сущности, командовать мной ей тоже не очень хочется, боссы никогда сами не знают, чего именно им нужно. И еще они уверены, что им хорошо известны все возможности подчиненных, они и представить себе не могут, что эти люди способны на большее и подчас — непредсказуемое. Ну-ну, я тоже намерен преподнести ей сюрприз.
Я смотрю на Рут с забытым уже спокойствием и чувствую, как по моему телу разливается тепло.
Рут старательно откашливается.
— Баба не хочет, чтобы ученики его превращались в ненормальных, в фанатиков. Ему не нужно полное подчинение, он хочет, чтобы мы… чтобы человек подчинялся только самому себе.
— Понятно. Что ты и стараешься делать, верно? Но разве и в этом случае тобой не управляют? Тебе не странно, что подобные мысли — кто кому должен быть подчинен — очень редко приходят в голову тем, кто живет у себя дома? И, наоборот, очень часто посещают тех, кто подался в религиозные общины. Видишь ли, там тебя угощают коктейлем из самых разнообразных эмоций: чьи-то воспоминания о прошлом, чьи-то исповеди, кому-то можно исповедаться в ответ. А это будоражит, как всякий алкоголь.
На этот раз она слушала очень внимательно. Поскольку солнце уже зашло и за окнами не было видно манящих гипотетической свободой тропинок.
— А оно не было тебе, так или иначе, навязано? — продолжаю я.
— Вы о чем?
— Ты же знаешь о чем. Я говорю о подчинении.
— Пф. — Она обиженно фыркает. — Пф. Знаете, я вообще ничего такого не хотела. Просто он оказался рядом. Я сидела с закрытыми глазами, а когда открыла их, смотрю, он сидит напротив. Глядя на меня, вернее, в меня, он медитировал и иногда что-то спрашивал. Спросил: «Что ты чувствовала?» Я ему: «Я видела слабый свет». Он говорит: «Действительно видела?» А я отвечаю: «Нет».
