Я взял его на руки – после превращения Павлуша стал совсем легким – и понес в корпус. На свалке осталась валяться мертвая мышь. В побуревшем гниющем тельце копошились черви и мухи. Как я мог принять ее за живую, сам не пойму.
Павлуша с тех пор ни разу не расправлял до конца свои крылья – так, приоткроет и тут же захлопнет. Они стали тусклые и покрылись чем-то похожим на пыль. Когда он идет, эта пыль осыпается с его крыльев, как пепел с обгоревшей над огнем бабочки.
Сейчас все сиденье покрыто этой грязно-серой пыльцой – я замечаю ее, когда мы наконец подъезжаем к главному храму и я помогаю Павлуше подняться. На подлокотнике я нахожу целый кусочек крыла – мягкий лоскуток Павлушиной плоти. Небольшой, размером с человеческий ноготь, – но это все равно дурной знак. Он очень слаб, он с каждым днем угасает, он рассыпается в прах – а я не знаю, как мне ему помочь.
«Ну почему ты не кушаешь? – говорю я ему в своей голове. – Павлуша, все должны кушать». Он молча смотрит перед собой немигающими, подернутыми лиловой пленкой глазами. Его глаза большие и выпуклые, в пол-лица, и ему не нужно поворачивать голову, чтобы увидеть меня. Ну почему он не кушает? Мы предлагали ему все на свете, от цветочной пыльцы до сырой говядины. Он даже не стал пробовать. Возможно, болезнь, убивавшая его до превращения, вернулась опять? Недавно я написал этот вопрос на бумажке и показал его Доктору, но тот сказал: нет. Сказал, болезнью, которой болел тот мальчик, оно не может болеть. У мальчика было заболевание крови, а у него крови нет. Тот мальчик. Как будто Павлуша – это кто-то другой.
Ну, значит, он угасает, потому что не кушает.
Главный храм – белоснежный, его освещают прожектора. Вокруг, сколько хватает взгляда, толпятся люди – темные суетливые фигурки облепили и площадь перед храмом, и лестницу, ведущую ко входу, и мост, и набережную, и проезжую часть, и все окрестные улицы. Как будто храм – это пирожное со сливочным кремом, которое кинули в муравейник. Муравьиная дорожка для нас – от дверей автобуса к дверям храма – огорожена металлическими решетками. С внутренней и с внешней стороны решеток полицейские образуют живую цепь. Они стоят в два ряда, сцепившись руками, чтобы мы могли пройти нетронутыми через толпу.
Мы идем – Павлуша в центре, Отец по правую от него руку, я по левую, сзади Доктор, Лена и весь остальной персонал. На Павлуше – покрывало из плотной ткани, чтобы его никто не увидел. В покрывале – прорези для глаз, чтобы видел, куда идет, он не должен спотыкаться и смотреться нелепо. Тем не менее, он еле переставляет ноги. Мы с Отцом притворяемся, что слегка поддерживаем его под руки, но на самом деле практически его волочем, со стороны это не заметно, никто ведь не знает, какой он удивительно легкий. Как мотылек.
