— Победили? — неожиданно глухим и низким голосом спросил он.
— Зачем убегал-то? — в свою очередь поинтересовался я.
Он ничего не ответил, мрачно взглянул на меня, еще более мрачно усмехнулся…
— Ладно, поехали, — сказал я. — Идти-то сможешь?
Карлик опять ничего не ответил, с трудом поднялся, встряхнул головой и пошел. Его руки и впрямь едва ли не касались земли, ноги были на редкость короткими, а голова непропорционально огромна…
Методов первичной обработки подозреваемого бывает великое множество. Можно, например, только что пойманного подозреваемого, не давая ему прийти в себя, сразу же взять в оборот — во многих случаях результаты бывают превосходными. А можно, скажем, подозреваемого мариновать, долгое время не водить на допросы и не объяснять ему причины его задержания — пускай он изнервничается и сникнет духом. Можно подозреваемого поместить в переполненную камеру, можно — в одиночку, можно посадить с напарником, который, разумеется, обязан быть милицейским агентом, и которому подозреваемый, угнетенный поимкой, раскроет свою преступную душу… Здесь все зависит от личности, а еще от помноженной на интуицию воли следователя. Потом будут допросы, будет борьба двух интеллектов и воль, будут в избытке разнообразные следственные приемы вроде долгих ночных задушевных бесед, плачущей жены либо матери в милицейском коридоре, следовательской показной строгости либо такой же показной доброты — да мало ли как можно добиться признания! На то имеется даже специальная наука — ее обязан знать любой мало-мальски грамотный следователь…
Интуиция и первоначальные наблюдения мне подсказывали, что, пожалуй, брать в моментальный оборот нашего карлика — дело весьма сомнительное. Пускай-ка он посидит хотя бы до вечера в камере с соседом — нашим агентом Сынком. Сынок — парень умный и настырный, он, бывало, и не таким языки развязывал! Итак, решено: до вечера — в камере с Сынком. А пока суд да дело, я послал своих парней за юной любовницей Полиной Остроушко и за беспутным гражданином Куликом. Предстояла следственная процедура под названием «опознание подозреваемого», и к этой процедуре надо было быть готовым и мне самому, и тем, кому предстояло опознавать пойманного.
Сам же я решил на пару часов смотаться домой. То ли меня доконала вся эта кутерьма и нервотрепка, то ли я и впрямь захворал — но чувствовал я себя довольно-таки скверно: ноги были как из ваты, в голове стучали молотки, левая сторона груди тяжело и неприятно ныла… Кроме того, меня весьма беспокоило поведение моей Мулатки: я никак не мог забыть ее прощальный долгий и пристальный взгляд. Воля ваша, но, по-моему, никакой любви в этом взгляде не ощущалось.
