Мария осталась одна и почувствовала себя неприкаянно. Раньше, в прошлые приезды, было как-то не так. Она не могла разобраться, чего именно не хватало или что было лишнее. Встретили ее, как всегда, радушно. И лето шумно раскинулось над городом. И в комнатах все стояло на прежних, привычных для нее местах, — шкаф с зеркальной дверцей, диван с чуть примятыми валиками, стол и небольшой письменный столик в углу, за которым иногда занималась, и стеллажи, тесно уставленные книгами, и скатерть и ваза те же. Словно вчера отсюда уехала и сегодня возвратилась. И все-таки… Конечно, война…
Представления о войне были у Марии смутные — никогда не видела она убитых, разве лишь в кино. Правда, Москва стала затемненной. По вечерам опускали на окна навешанные сверху темные одеяла или что-нибудь другое, и это заслоняло людей от замершего города, устрашающего неба, от мира, над которым нависла опасность. Но Москва была спокойной, собранной, строгой, этого нельзя было не заметить.
Пятиэтажный дом, в котором они с отцом жили, пустел с каждым днем. Реже раздавались голоса на лестнице, на лестничных площадках, в коридоре, подолгу стоял без движения лифт. Ушли на фронт токарь Павловский с сыном Аликом, тоже токарем, призвали в армию Митина, Егорова, Перштейна из седьмой квартиры, дворового заводилу Севку Шумакова, позавчера прощался бухгалтер Свиридов, вслед за ним покинули дом Родионов, Сережа Скрипниченко, Юзя Бакальчук, учитель Юзанов, Исидор Петрович. Вот и отец получил повестку.
Как быть с Марией? Не оставаться же в такое время ей, совсем еще девчушке, одной? Как быть с ней? — сокрушался, видела Мария, отец.
— Поедешь к тете, к дяде Федору Ивановичу поедешь, в Киев.
— В Киев? — удивленно взглянула Мария на отца.
— Да. А больше и некуда.
Больше и некуда, понимала Мария: единственные ее родственники — там.
— Но ведь Киев бомбили!.. Как же — туда?.. — все еще недоумевала она.
— И другие города бомбили. В первые часы войны. Ты знаешь. Читала в газете. Напали-то немцы неожиданно. А теперь попробуют пусть… Еще день-другой, их повернут лицом на запад. Так что в Киев — вполне безопасно, — рассудил отец.
С трудом посадил Марию в поезд — много людей, застигнутых войной вдалеке от дома, возвращались к себе.
И вот она здесь.
После Москвы, где родилась, выросла, Киев самый прекрасный город. И другие города — на Севере, на Юге, куда, случалось, надолго посылали отца-геолога и где ей доводилось бывать, — и другие города уютны, красивы. А милее Киева нет, не было! Мать — медицинская сестра — умерла в позапрошлом году весной. Полина Ильинична, у которой не было детей, не раз просила отца: «Отдай Марийку нам, нелегко же с ней при твоей кочевой жизни. Вырастим ее как надо. Отдай…» Отец отклонял эти просьбы. «Будет по-прежнему приезжать к вам на каникулы». И она приезжала. Нетерпеливо ожидал отец ее возвращения, и в нетерпении этом сказывались и опасения, и любовь к дочери, и ревность к «тете-дяде». Отец делал все, чтоб жизнь дочери протекала без лишних забот, как было при матери, потакал ее желаниям, даже прихотям. «Одна ты у меня, единственная, и я у тебя один, единственный».
