Теплая вода пахла жестью. Я сытыми глотками тянул ее из эмалированной кружки. В животе образовывалась приятная тяжесть. Яшка наклонил бачок, почерпывая пятую кружку, бачок мягко опрокинулся на свой жестяной бок и неслышно выплеснул воду на черный, политый для прохлады пол. Дядька только и сказал:
— Ладно, чего уж там… Садитесь ешьте, ребята.
Я подцепил бачок пальцем за дужку и, шугнув брехливую собачонку, пошел к движку.
Эти дни, проведенные в зное и жажде, бесконечные, выматывавшие шаги вспоминались сейчас, как сон. Я долго сидел над арыком под тенистой акацией и смотрел на воду. Чуть шевелились, перекатываясь, желтые песчинки на дне. Плыла соринка — так, соломинка какая-то. Я ее выловил. Это было очень приятно. Мне казалось, ничего нет чудеснее этой тенистой страны — питомника. Я вскочил, я едва не бросился назад, к землянке, — так мне хотелось сказать что-то очень хорошее этому сутулому, неразговорчивому дядьке за то, что он вырастил в степи сад.
За стеной колючей серебристой джиды я натолкнулся на Ивашева. Он нес охапку зеленых стеблей с сухими комышками земли на корнях.
— И это вы все один сажаете? Растите?
— Нас тут десять семей! А к движку тут ближе подойти.
— А где остальные рабочие?
— Делом занимаются! Осенью к нам приедут из степных колхозов и совхозов за саженцами. Наш питомник в районе пока единственный. Вот как! — добавил Ивашев, поднимая с земли мотыгу. — А ты иди спи. Я к дубкам. Это не близко. — Он усмехнулся. — Хорошо здесь? Вот побывал бы ты у нас на Урале… Я ведь сам оттуда… Леса, тишь… Благодать… Кедрач такой стеной стоит, что гордость за него берет, как взглянешь. А опять же в березняк зайдешь — и не выманить тебя оттуда. Ягода всякая… Слыхал, есть такая ягода брусника? В бору под осень ее — как половик красный под ногами расстелен. Ступать жалко… А по утрам какая благодать! Выйдешь на крыльцо, а лес звенит… Перещелк птичий. Синица, знаешь, как свистит? Фыо-фью-юу… У нас их «пин-пин-тарара» зовут. Несерьезная птица. А вот зимой в лесу щегол на березе устроится и такую трель выведет — замрешь. Велика ли пичужка — чечетка? Незаметная. Вроде воробья. Только голова красным покрашена. А певунья, певунья! Снегири на елках. Лапа у елки густая, в снегу. А на ней — красавец, грузный, важный, грудь красная… Их жуланами еще зовут.
— А почему вы на Урал к себе не едете?
— Потому и не еду… Там лес, а здесь его совсем нету. Тоскливо смотреть на эту степь, будь она проклята… Дома работал в лесничестве, елки сторожил. Приехал сюда к брату — он у меня геолог, — гляжу, городишко без единого деревца. Так вот и остался тут. Каждый год собираюсь домой, да вот не соберусь… Почвы здешние соленые — гибнет зелень. Потому питомник и пришлось разбивать тут, на самом безлюдье.
