Почти сразу молодой канонир открыл глаза:
— Я не умер?
Доктор нагнулся, быстро осмотрел рану — она закрылась.
— Не бойся, брат, — улыбнулся он бойцу. — Скоро будешь здоровёшенек.
— Зато себя ты погубил, — раздался голос Смерти. — На этот раз я не вправе тебя простить. Распорядись здесь, чтобы о нём позаботились. А потом уйдёшь со мной!
Бартек знаком подозвал солдат — те мигом подбежали.
— Отнесите его в лазарет, — велел доктор. — Лечения никакого не потребуется, пусть он только отдохнёт, выспится. С ним всё будет в порядке.
— Матерь Божья! Доктор, как ты это сделал?! Бартек хотел сказать: «Это не я», — но голос изменил ему.
Кто-то из бойцов спросил:
— А ты что же, не идёшь с нами?
И доктор выговорил:
— Идём.
Но обращался он не к солдатам.
Смерть оперлась на его протянутую руку. Впервые она прикоснулась к своему бывшему ученику.
Холод пронзил его до самого сердца, и земля уплыла у него из-под ног.
Шли они или летели? Он не понимал. Как во сне, проплыл перед ним знакомый с детства лес, потом овраг, жёлтая тропинка, колючие полузасохшие кусты, серый валун в пятнах лишайника, зияющий чёрный вход.
Они были в пещере Смерти.
Там ничто не изменилось со времени его ученичества. В глубине слабо светился очаг; чёрные камни лежали на прежних местах. Но Смерть сказала:
— Ты видел тут ещё не всё.
Она коснулась стены, и та раздвинулась. Глазам Бартека предстала другая пещера… нет, скорее, бесконечное тёмное пространство, пронзённое бесчисленными огоньками. То были масляные светильники-плошки. Они как будто висели в воздухе, если в этой бездне был воздух. Одни сияли вовсю, другие тускло мерцали; присмотревшись, Бартек заметил и пустые, погасшие.
— Это людские жизни, — объяснила Смерть. — Если огонёк горит ярко, человеку суждено долголетие, если меркнет — жизнь человека может прерваться в любой миг.
— А когда погаснет…
Смерть кивнула:
— Ты понял правильно. Посмотри!
Она протянула тонкую белую руку к пустой закопчённой плошке.
— Это плошка атамана — помнишь его? Он давно повешен за свои дела. Теперь взгляни сюда! Вот светильники дровосека, твоей матери и канонира, — она поочерёдно указала на три ярких и ровных огонька. — Ты рад? Можно было не спрашивать. А это… это твоя плошка, доктор Бартек, мой ученик.
Масло в его плошке почти выгорело; огонёк жалко трепыхался, как обессиленная бабочка в паутине.
— Мне конец, — подумал вслух Бартек без всякого волнения.
— Есть одна надежда, — прозвучал ответ. — Я могу перелить масло из любой плошки в твою, и ты останешься жить.
