А там покатилось лавиной: «Нет с нами Бога!»
И началась паника. Прочь отхлынули враги — и бежать, забыв о своих пушках, роняя ружья, давя друг друга, подгоняемые собственным воплем.
Оборонявшееся войско само перешло в наступление. Не останавливаясь, его бойцы гнали противника, и кого настигали — не щадили. Разгромом кончился для недругов этот бой. И пришлось, в конце концов, соседскому королю просить замирения.
Но это было потом. А в тот день никто сперва понять не мог, откуда прилетело ядро, что прикончило генерала. Не с неба же?
Оказалось — с разбитой батареи. Из всех канониров там оставался в живых только один, совсем молодой, да и тот был ранен; из всех пушек уцелела лишь одна. Колесо её было повреждено, она накренилась набок, но стрелять ещё могла.
— Выручай, голубушка! — шептал тогда парень, стараясь выровнять пушку. — Выручай, милая!
Некому было помочь ему; некому было подать ему команду. Сам зарядил пушку, сам навёл, сам поднёс запал.
— Давай, родная!
Как попало ядро в цель, он не увидел — свалился без памяти. Пока пришли на батарею свои, он так истёк кровью, что все подумали — парню конец, и горько опечалились. Но кто-то воскликнул:
— Братцы, а доктор Бартек? Может, он спасёт?
За Бартеком послали верхового.
Когда доктор появился, все поспешили отойти от раненого — кроме той, что стояла у него в головах.
— У тебя нынче много работы, учительница, — обратился к ней Бартек. — Но ты всюду поспеваешь.
— У тебя нынче тоже немало работы, мой ученик, — в тон ему отвечала Смерть. — Но и ты, вижу, всюду поспеваешь. Однако сюда спешил напрасно. Тут тебе делать нечего.
— Как сказать!
Бойцы, что стояли поодаль, не могли ничего понять: доктор даже сумку свою не открыл, только глядит перед собой да губами шевелит — то ли молитву творит, то ли заклинание.
Смерть промолвила строго:
— Ты не вправе распоряжаться собой, Бартек! Пойми же: ты теперь ценнее, чем он. Ты многих можешь спасти, а он уже совершил своё.
— Вот и я совершу своё — помогу ему.
— Ему и так будет воздано. Этот юноша добыл себе славу. В его честь станут слагать песни, его именем будут называть сыновей.
— Посмертная слава — всё-таки не жизнь, учительница!
— О, жить он будет — в людских сердцах, в людской памяти. Так, кажется, говорят у вас?
— Лучше сказать просто: он будет жить.
Одним движением доктор Бартек поднял умирающего, точно ребёнка, и переложил его ногами к Смерти.
— Так, — проронила она, и это прозвучало точно стук первого комка земли о крышку гроба.
