театрального грима, пирожков с печёнкой и пива, дорожной пыли и шуршащего шёлка нового платья.
– Матушка!!! – истошный вопль сестры Гонораты вернул Паолу на землю, – матушка, стыд какой!
– Тихо, сестра. «Отче наш» про себя – и рассказывай.
– Послушница наша новенькая, Кларета! Остроносая, рыженькая такая. Она!
– Что она? Варенье из кладовой утащила? На мессе заснула? Тебя дурой назвала?
– Не спалось мне, матушка, решила сходить в часовенку помолиться. Шла мимо виноградничка, глядь
– кусты шевелятся. Заглянула – а там Кларета и паж госпожи Флоримонды, ой, матушка... – Гонората
нацелилась выть.
– Значит так, – Паола сняла с пояса связку ключей, – пойдёшь сейчас в кладовую и возьмёшь два
лимона. Один съешь сама, чтобы впредь крепче спалось, другой Кларете скорми, чтобы не так сияла. Она
ведь не постриженная ещё?
Удручённая Гонората покачала головой.
– Вот и славно. Значит женим. Ступай. И запомни – и другим закажи – я молиться пошла за
страждущих и убогих. Кто меня до утренней мессы побеспокоит в храме – год без перерыва в богадельне
горшки выносить будет.
Гонората охнула и, переваливаясь как утка, побежала в кладовку. Паола же отправилась в храм.
Убедилась, что никому больше не приспичило помолиться посреди ночи. Закрыла двери и заложила
засовом. Трижды прочла «Отче наш». И только потом разрешила себе биться лбом о холодные плиты пола,
стучать о камни бессильными кулаками.
…Ей было пятнадцать – сироте, неизвестно чьей дочке. Дважды в год для неё в монастырь привозили
подарки – чудных кукол, прелестные молитвенники, тонкое бельё и тёплые плащи из причудливой
крашеной шерсти. И деньги, много – поэтому ли или за особую чуткость ума, аббатиса выделяла юную
Пьетру и наставляла её отдельно – в чтении и шитье, рисовании буквиц и лечении ран. Дважды в год Пьетра
надеялась – вдруг объявится мама или отец и заберут её в чудный, широкий мир. Всякий раз надежды
оказывались тщетны, она взрослела и аббатиса всё настойчивей начинала вести беседы о будущем
пострижении.
Неожиданно, ниоткуда стали приходить письма. Чудесные поэмы, игривые и фривольные, нежные и
пронзительные. Они не требовали ответа, они ничего не хотели – просто оказывались по утрам под
подушкой. В конце стояла печать карнавальной маски и подпись «мессер Леонард». Она думала – это её
отец. И однажды, головокружительным майским днём спрятала под рубашкой свои драгоценности –
