Леонард осторожно сел рядом с плачущей Паолой, сдвинул чепец, начал гладить седые волосы. Удивлённая
луна наблюдала, как под чуткими пальцами старое серебро превращается в бесстыже яркую медь. Леонард
коснулся лица монахини – и кожа разгладилась, розовея, словно свежий цветок… Звон колокола заставил
беса отпрянуть. Паола вскочила, её трясло.
– Изыди, дьявол, убирайся к себе в преисподнюю!
– Когда Фьяметта насыпала жгучий перец в твой грим, ты ругалась куда изящней, – тонкий стан
Леонарда изогнулся в шутливом поклоне, – трижды ты звала меня, и я приходил. Теперь я волен трижды
позвать тебя. Третий счастливый. Смотри!
На ладони у Леонарда лежала роза. Бутафорская, тряпочная красная роза – сколько поколений
Коломбин надевало её, играя фарсы дель арте? Беглянке из женского монастыря, хулиганке и безобразнице
Пьетре было почти семнадцать, когда она в первый раз закрепила цветок в кудрях. Целую жизнь, полную
солнца, аплодисментов и поцелуев, она выходила на булыжники и подмостки, выходила всегда босиком. И
играла…
Паола вцепилась в пыльную розу, словно роженица в младенца. Леонард рассмеялся – звонко, будто
бы хрустальные шарики сыпались по серебряной крыше.
– Приколи её к волосам радость моя, но прежде уколи палец шипом. И останешься рядом со мной –
вечной спутницей, вечной актрисой бессмертного карнавала. Пока солнце не коснётся лучом часовни, у тебя
есть время подумать, решай. Я…
– Не надо, Леонард. Правду ты говоришь или лжёшь – есть слова, с которыми не играют даже в
театре. Я подумаю до рассвета, у меня ведь ещё есть время? – протянув руку, Паола легко погладила
бархатистую, словно персик, щеку беса.
– Ту улыбаешься так же как прежде, годы не властны над истинной красотой, радость моя. И знай –
что бы ты ни выбрала – ты лучше всех. Клянусь звездой балаганщиков и глупцов – такой актрисы я не
встречал и не встречу, помнишь – ты вставала с колен и говорила «Чудо…» и зрители верили, будто твой
Арлекин и в самом деле воскрес.
– Льстец. Ступай! Слава богу мои невесты даже не представляют, с кем я веду беседу.
– Это был бы чудесный фарс – монахини пользуют сирых и страждущих, а настоятельница в это
время целуется с чёртом.
– Ну уж нет. Ты забыл, как щедра я была на хорошие оплеухи? До свиданья, мессер Леонард, – Паола
развернулась и неторопливо пошла назад – за надёжные стены обители. Молодое, звенящее «Прощай,
Пьетра» заставило её вздрогнуть, но не ускорило шага. Влажный воздух был полон запахов – винограда и
