Когда я снова открыл глаза, трое взрослых смотрели на меня с улыбкой.
— На самом деле такое происходит все время, — сказала Мерседес. — А магия, она в том, чтобы это осознать.
— И стать поэтом? — спросил па.
Мерседес расхохоталась, и я подумал: похоже на фонтан, от которого разлетаются тысячи сверкающих брызг.
— Нет, — сказала она, — я не поэт, я врач. Моя специальность — психотерапия через образы.
Может, я и не понял, что это значит, но сразу смекнул, что заниматься этим с Мерседес должно быть очень приятно.
— Гипнотическая демонстрация, — протянул па, закуривая сигарету, чего ма отнюдь не одобрила бы. — Но театр — это совсем другая песня. Пьесу о дохлом вороне, о лучезарной фее или о миске с кашей сочинить невозможно. Нужно найти способ соединить их в некое целое.
— И к тому же, — вмешалась Эрра, — волшебство Мерседес действует только на тех, кто говорит с ней на одном языке. Если бы вместо «мертвый ворон» она сказала «cuervo muerto», Рэндл ничего бы не увидел. Вот почему я так ценю чистый голос, без фальши — он-то всем понятен. Мое пение ведь абсолютно прозрачно, верно, Рэндл?
— Не знаю, — честно признался я. — Но оно абсолютно красивое!
Они засмеялись, потому что я сказал «абсолютно», это не детское слово, хотя старшие, говоря между собой, все время употребляют его при нас.
— Спасибо, сердце мое, — тихо-тихо шепнула мне бабуля Эрра.
Потом они затеяли взрослый разговор про президента Рейгана («Это третьеразрядный актер», — припечатал па), он как раз послал войска в Бейрут. Я свернулся калачиком на большой, лежащей на полу, подушке и стал задремывать, представляя себе, что я Соня, как моя мать, и что они, чего доброго, обольют меня чаем. В какой-то момент я уснул по-настоящему, но потом проснулся оттого, что они хохотали. Самой шутки я не слышал, и тут бабуля Эрра вдруг звучным голосом объявила, что инструмент, всегда сопровождающий ее пение, лютня. Паи Мерседес озадаченно переглянулись, мол, «что она городит?», а па сказал:
— Извини, но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из музыкантов твоего ансамбля играл на лютне.
Эрра усмехнулась:
— Возможно, лютнист невидим, но он там, он один там присутствует по-настоящему…
А может, мне это померещилось, я не уверен, что она вправду говорила о лютне, ведь в полусне слова людей часто воспринимаешь искаженно.
В конце вечера мы все пытались постоять на голове. Па каждый раз падал, разбивая себе физиономию. Мерседес удалось вытянуть ноги вверх, но распрямить тело в одну линию с ними она не сумела. У меня при каждой новой попытке получалось все лучше. Но бабуля Эрра всех превзошла. Интересное дело: у нее всегда такая веселая жизнь? Или наш пикник на полу — особый случай?
