чай с вареньем, водки у нас нет, громко мы не разговариваем, мы
тихо разговариваем. Что вы хотите, почему вы к нам ходите?» –
И вдруг милиционер (это я в первый раз услышала, что
милиционер так говорит), он говорит: «Извините меня, но дело в
том, что у вас когда что-то происходит – нам сообщают соседи, и
мы обязаны реагировать». И тут я поняла, что мама была права.
Но не могу сказать, кто из них донёс на моего отца. А она
[Прохорова] все как-то очень знает, когда она говорила это в
присутствии многих людей. И вы знаете, хоть я говорила, что я
старалась быть осторожной – однажды у меня был такой случай,
когда прибежала ко мне домой моя подруга по консерватории
(Наташа Давыдова, кстати) вот и сказала: «Инночка, что ты там
сказала?» – Я говорю: «Где сказала?» – «На уроке истории
музыки». – «Да я ничего не говорила». – «Нет, ты что-то сказала,
вспомни». – Я говорю: «Я не помню. А что такое?» – «Я пришла
в деканат, я находилась в деканате, когда туда вошла педагог по
истории музыки – Туманина – и сказала, что ты настроена
антисоветски». Я до сих пор не могу вспомнить, что я могла
сказать, понимаете. Как тогда было, тогда же вообще при жизни
Сталина вот говорить это [было нельзя], и я всегда старалась
быть… я помнила свое место и, значит, я все-таки что-то сказала.
А потом вот случай был с [дочерью] Еленой, когда она прошла на
[международный] конкурс и должна была ехать, и ей в последний
день отказали в визе. Причем до этого она как раз кончила
консерваторию, и я звонила в министерство культуры – я что-то
чувствовала, в воздухе что-то чувствовала. Я говорю: «Вы
скажите, если она не поедет на конкурс, то я её отправлю
отдыхать, потому что она очень устала». – «Нет-нет, пусть
занимается». И вот, в последний день, значит, уже надо уезжать,
мы с чемоданом в министерство едем и ей визу не дали. И она
осталась. Вся группа улетела, она осталась. Через некоторое
время я случайно разговариваю с одной женщиной, которая
работает в министерстве культуры, и она говорит, что в
министерство позвонили и, значит, сказали, что её тётка 12 лет
назад (троюродная тётка, не родная, не двоюродная, а
троюродная) уехала в Израиль. И, значит, поэтому её не пустили.
Это уже в 82 году. И я стала думать: кому это выгодно? Ну,
нашлось несколько человек, которым это выгодно. Но кто из них
[донес] – я не знаю, я не могу сказать.
... Вы знаете, мне не очень хотелось бы об этом говорить, но если
вы уже спрашиваете – я скажу. Она [Прохорова], конечно, была
