был инсульт годичной давности.
И Карпинский знал об этом. Понимал ли он, что находился в двух
шагах от убийства и только случайно промахнулся?
Что касается Бунтмана, то он мог об инсульте и не знать. А мог и
знать – ведь его первая жена, Надя, – бывшая аспирантка моей
матери. Я позвонил Наде и сказал:
– Ваш Сережа сошел с ума.
Она ответила:
– Не я была музой этой передачи. Главное – это здоровье
Татьяны Борисовны. Ни в коем случае ничего ей не
рассказывайте!
Тогда я начал звонить на «Эхо Москвы» и оставлять свой
телефон, в надежде, что Бунтман мне перезвонит. Но ничего
подобного не происходило. Домашнего его телефона у меня не
было. Я понял, что, действуя таким образом, ничего не добьюсь.
Тогда я позвонил его матери, Елене Петровне, и сказал робким
просительным голосом:
– У меня нет к Сереже никаких злых чувств и я у него ничего не
прошу. Мне только нужно кое-что ему рассказать и мне нужно,
чтобы он приехал ко мне домой. Пусть он не боится, что разговор
будет на повышенных тонах.
И я оставил свой телефон.
Через два часа Бунтман позвонил и сказал красивым
убедительным голосом:
– Я очень люблю музыку вашего отца. Когда мне только
приоткрылась музыка Локшина, я сразу же стал вслушиваться в
нее со страхом и восторгом. Слушая эту музыку, одновременно
оказываешься во всех точках пространства трагедии…
Я попробовал перебить его:
– Но…
– Но, – продолжал Бунтман, – когда я сказал у нас на «Эхе», что
собираюсь сделать передачу о вашем отце, тут поднялось такое
фырканье! Вы же знаете нашу интеллигенцию.
Определенно, он давал мне понять, что совершил благодеяние.
Видимо, он считал меня еще бóльшим идиотом, чем я есть на
самом деле. И все же он пообещал приехать ко мне для разговора.
Перед тем как приехать, он должен был еще раз позвонить.
И вот, спустя три дня, раздался второй звонок.
– Вы знаете, Саша, сегодня я не смогу к вам приехать. Вы просто
не представляете, как я загружен. Приезжайте лучше вы к нам на
«Эхо». Мы спокойно там устроимся, поговорим у меня в
кабинете, – сказал Бунтман.
– Ну, раз вы сегодня не можете, давайте отложим, – сказал я.
– Ну зачем же откладывать. Хотелось бы поскорее.
Тут я наконец обнаружил свою истинную сущность.
– Понимаете, Сережа, – сказал я, – вы ведь оскорбили меня. Я
просто не могу к вам приехать.
– Ах, вот оно что, – сказал Бунтман красивым
многозначительным голосом, впервые понимая, с каким, в
сущности, подонком имеет дело. – А скажите, Саша, вы сами
слышали передачу или вам кто-то о ней рассказывал?
