— Загибаешь, брат! — не согласился с ним загорелый до черноты Тайсон, голова которого была повязана ярко-багровой косынкой со скандинавским орнаментом. — Я слышал, что там нормальные парни тусуются, минчане накатывают, москвичи, питерцы.
— Приедем — увидим! — Барсук развел спорящих, не дав им сесть на любимого конька. — Гром, у меня предложение: нам все равно пока по пути — погнали вместе! С твоим «немцем» прикольно будет!
— Я — за! — ответил Виктор. — Только вас такая езда не устроит — мне надо технику беречь. Больше восьмидесяти — не гоню.
— Не имеет значения, — поддержал толстяка сухощавый парень с аккуратной эспаньолкой. — Мы никуда и не торопимся.
Почему его звали Каракурт, Громов спрашивать не стал. Сам по дороге расскажет, если захочет. Предложение было дельным, грех от такого было отказываться. Катить на большие расстояния веселой компанией куда приятнее, да и безопаснее.
— Рад буду с вами покататься! — практически без колебаний ответил он.
— Тогда по коням! — взревел толстяк и, грузно ступая, направился к своему «Уралу». Тяжелый мотоцикл деловито скрипнул под богатырским весом, прилично осел, но держался молодцом. — Гром, ты — первый!
— Как скажешь, Бак!
Затрещали мотоциклетные двигатели, наполнив окрестности пронзительным шумом. Один за другим байки рванули с места, выкатили на трассу и, выстроившись в колонну, двинулись на север. На обочину градом полетели опустошенные и смятые жестяные банки.
Несмотря на то что кузов «Жигулей» был выкрашен в грязно-серый цвет, вставшее солнышко уже сейчас, утром, прилично нагрело его своими лучами, заставив катящих в них мужчин пооткрывать оба передних окошка. Кондиционер в отечественном автомобиле предусмотрен не был. Долговязый, давно не стриженный водитель сосредоточенно крутил баранку, вглядываясь в колонну мотоциклов, катящую неторопливо примерно километрах в полутора впереди. Изборожденное глубокими складками лицо с крючковатым носом было похоже на гипсовую маску. Его выражение практически никогда не менялось, оставаясь таким же серьезным и в момент безудержного веселья, что случалось редко, и в момент тревоги. На пальцах и кистях рук синели старые тюремные наколки.
— Чтоб они провалились, — практически не разжимая губ, выругался он. Это была его привычная манера говорить. — Слышь, Коржик, кончай яйца чесать. Думай, что с этими уродами делать!
— Вот за что я тебя, Монгол, уважаю, — отозвался скучающий на переднем пассажирском кресле толстяк с глубокими залысинами и пухлыми губами, — так это за твою тактичность и вежливость. Почему сразу уроды? Нормальные пацаны…
