Боже, как мучительно он хотел ее! Казалось, плоть его горела огнем. После стольких дней все тело Брендона изнемогало от желания.
— Ты не хочешь обнять меня? — удивилась Присцилла. — Что с тобой?
— Сначала нам нужно кое-что обсудить, Присцилла. — Он слегка отстранил ее.
— Обсудить? Что именно?
— Несмотря на всю свою наивность, ты понимаешь, что я не могу заснуть рядом с тобой, — начал он, невольно поглядывая на одеяло, прикрывающее единственный тюфяк. — Давно уже я не думал ни о чем другом, кроме как о ночи с тобой… о множестве ночей, когда я смогу любить тебя. Ты доверяешь мне?
— Конечно, иначе я не пошла бы за тобой.
— Значит, мы можем соединиться?
— То есть… ты имеешь в виду… но ведь я замужем за другим!
— Формально, только формально. Он никогда не станет твоим мужем на деле. Им стану я.
— А как же…
— Брачные узы? Как только ты получишь развод, мы поженимся. И потом, разве не важнее быть мужем и женой в глазах Господа, чем в глазах людей? Разве браки заключаются не на небесах?
— Не знаю, как поступить…
— Поступай, как подсказывает сердце. Подумай, что будет, если Эган выследит нас…
— Не говори так!
— Я сделаю все, чтобы этого не случилось, но представь на минуту, что удача отвернулась от нас. Он скорее отпустит нас восвояси, если фактически ты уже будешь моей женой. Как по-твоему, для него важно, что ты девственница?
«О да, — подумала Присцилла, — только это для него и важно». Она вспомнила, как прямолинейно и грубо Стюарт спросил ее об этом и коснулся этой темы на следующий день.
Однако гораздо убедительнее этого аргумента были поцелуи Брендона, прикосновения его рук и пробужденные им в Присцилле ощущения. Она хотела наконец познать, что может подарить женщине полная близость с желанным мужчиной.
И еще ей хотелось сделать его счастливым. Безоглядное доверие — вот подарок, дороже которого нет.
— Я никогда не причиню тебе боли, ни физической, ни душевной.
И она поверила, всем сердцем и всей душой. В его голосе звучали нежность, обещание неизведанного наслаждения и желание, порожденное любовью. В этом Присцилла теперь не сомневалась.
— Я верю, — сказала она.
Брендон чуть отступил, впервые позволив себе смотреть на Присциллу так, как не отваживался прежде. В лунном свете ее густые каштановые волосы казались совсем темными, но при этом блестели. Губы, такие нежные при свете дня, сейчас были полными и зовущими.
— Я сделаю все, чтобы ты не раскаялась, — сказал он больше для себя, чем для нее.
