Следующую зиму Бара уже не могла ходить в школу— ей нужно было учиться прясть и ткать. Когда Баре исполнилось пятнадцать лет, во всей деревне не было девушки сильнее и выше ее. Она была широка в кости, мускулиста, но вместе с тем хорошо сложена и проворна, как форель. Кожа у нее была очень смуглая, частью от природы, частью от солнца и ветра, так как она никогда, даже жарким летом, не закрывала лица, как это делали деревенские девушки.
Из-за густых волос, длинных и черных, как вороново крыло, но грубых, как конский хвост, голова ее казалась слишком большой. У нее был низкий лоб, короткий тупой нос, несколько большой рот, слишком полные, но свежие и алые, как кровь, губы и крупные белые зубы. Всего красивее были у Бары глаза, и из-за них-то ей приходилось сносить больше всего насмешек. Односельчане дразнили Бару, называя ее глаза «коровьими». Они были необычайно большие, синие, как васильки, опушенные длинными черными ресницами. Над глазами изгибались дугой густые черные брови.
Когда Бара сердилась, лицо ее напоминало небо, затянутое тучами, из-за которых синеет лишь кусочек лазури.
Но сердилась она очень редко, разве только когда молодежь кричала ей вслед, что у нее коровьи глаза; при этом лицо ее вспыхивало гневом, и нередко дело кончалось слезами. «Глупая, не обращай ты на это внимания,— утешал ее Якуб, — ведь у меня тоже большие глаза. И пусть они будут коровьи, ведь в этом нет ничего зазорного; у этой немой твари взгляд куда милей, чем у тех». При этом он обычно показывал палкой по направлению к деревне.
Но позднее, когда Бара подросла и стала сильной, молодежь уж не осмеливалась обижать ее, так как девушка умела постоять за себя, если ее задевали. Даже сильные парни не могли с ней сладить: там, где не хватало силы, она брала ловкостью и изворотливостью. Таким образом, она добилась того, что ее оставили в покое.
Словом, Бара была настолько своеобразна и непохожа на других девушек, что нечего удивляться, если соседи шептались о ней. Женщины, не умея по-другому объяснить себе характер девушки, опять начали уверять, что все-таки Бара «дитя полудницы», а если это даже и не так, то, несомненно, полудница взяла ее под свое покровительство.
Этим можно было легко объяснить и оправдать поступки Бары, но по этой же причине односельчане или избегали, или боялись ее, и лишь несколько человек искренно ее любили. Каждый, кто хотел посильнее рассердить Бару, кричал ей вслед: «Дикая Бара!» Но как ошибался тот, кто думал, что это прозвище задевало девушку больше, чем любое другое. Как раз на это она обижалась мало, всякая другая кличка ее огорчала куда больше. Хотя Бара и наслушалась в детстве всяких сказок о полудницах, ведьмах, о водяном и лешем, живущем в лесу, о блуждающих огоньках,
