Отперъ отецъ дверь; мы взошли, и за нами нѣсколько сосѣдокъ тоже взошли въ сѣни. Онѣ стали намъ помогать вещи наши съ муловъ снимать. Мы ихъ благодарили. Та добрая старушка, которая намъ все разсказывала, безпокоилась, кто насъ сегодня накормитъ у доктора, а что самъ онъ вѣрно уже у турка бея позавтракалъ. «Развѣ ужъ мнѣ притти приготовить бѣдному Коэвино? Онъ у меня не разъ лѣчилъ дѣтей, чтобъ ему долго жить!» сказала она.
— И птицы небесныя питаются, а не то мы! — сказалъ ей отецъ.
Какъ только онъ это сказалъ, какъ вдругъ стрѣлой вбѣжала въ домъ сама эта Гайдуша, о которой вся рѣчь была: маленькая, смуглая, хромая; и глаза большіе, черные у нея, и какъ огонь!
И какъ закричитъ отцу: «Добро пожаловать, г. Полихроніадесъ, добро пожаловать! Извольте, извольте наверхъ… докторъ очень радъ будетъ!» А потомъ на сосѣдокъ: «Вы что́ же тутъ всѣ собрались? Все у васъ худое что-нибудь на умѣ у всѣхъ! Аманъ! аманъ! Что́ за злобу имѣютъ люди. Идите по добру по здорову по жилищамъ своимъ… Дѣти! вонъ сейчасъ всѣ… вонъ!»
Господи! что́ за женщина! Я испугался. Дѣтей повыкидала за двери… На женщинъ еще закричала. Одна было стала тоже на нее кричать: «Ты что́? Да ты что́?» А Гайдуша ей: «а ты что́… А ты что́? Разбойница!»
— Нѣтъ, ты разбойница! Ты чума!
Шумъ, крикъ. Отецъ говоритъ: «Стойте, стойте, довольно!» А Гайдуша одного нищаго въ спину, у другого нашъ мѣшокъ вырвала, который онъ съ мула снималъ. «Еще украдешь, разбойникъ»… Заптіе-турокъ въ двери заглянулъ на этотъ крикъ. Она и его: «Ты что́ желаешь, ага? Иди, иди. Не здѣсь твое мѣсто. Не здѣсь; я, слышишь ты, я это тебѣ говорю!» Турокъ ей:
— Ты въ умѣ ли, женщина?
Какъ она закричитъ на него: «Я? я? Не въ умѣ? Такая-то царская полиція должна быть?.. Вы что́ смотрите? Вотъ смотри лучше, что у васъ подъ городомъ два дня тому назадъ человѣка зарѣзали… Да я къ пашѣ пойду! Да мой докторъ, — первый докторъ въ городѣ. Его всѣ паши любятъ и уважаютъ…»
Наговорила, наговорила, накричала; какъ потокъ весенній съ горъ бѣжитъ, и не удержать ничѣмъ. Бѣдный турокъ только одежду на груди потрясъ и сказалъ: «Аманъ! аманъ! Женщина!» И ушелъ за другими.
Гайдуша какъ молнія и двери захлопнула и заперла ихъ изнутри и послѣ опять кричала: «Извольте, извольте». И ставни въ большихъ комнатахъ отпирала, и табакъ, и спички, и бумажку, и пепельницу отцу несла, и въ одну минуту и скрылась, и опять съ водой и вареньемъ на большомъ подносѣ предъ нами явилась и привѣтствовала насъ еще; и кофе сварила, и подала, и два раза зачѣмъ-то уже къ сосѣдкѣ одной сбѣгала, и помирилась съ ней, и вещи какія-то принесла, и мы уже видѣли ее, пока она въ кухнѣ птицей съ мѣста на мѣсто летала, завтракъ намъ готовила.
