Докторъ Коэвино, который многое понималъ такъ вѣрно и тонко, даже и въ политикѣ, хотя онъ ее и ненавидѣлъ (потому вѣроятно, что всѣ архонты, учителя и доктора наши на Востокѣ много занимаются ею), судилъ объ этомъ дѣлѣ именно такъ, какъ я сейчасъ сказалъ. Но онъ не вздыхалъ и не печалился, какъ другіе греки, согласные съ нимъ во взглядѣ, а восклицалъ почти радостно, на зло всѣмъ соотечественникамъ своимъ: «О! средніе вѣка! О! браво! Средніе вѣка! Ха-ха! ха-ха! Какая мрачная, величавая картина!.. Какая трагическая сила духа есть еще у этого племени и въ этой религіи! Деньги! 20.000 піастровъ!.. На что́ намъ деньги?.. Мы презираемъ ихъ, хотя мы и бѣдные!.. Мы жаждемъ крови!.. Мы мщенія хотимъ!.. О! что́ за возвышенный ужасъ!.. Архонтъ бы нашъ, учитель нашъ премудрый — не 20.000!.. О, о! Онъ 20 піастровъ взялъ бы съ радостью за умерщвленіе сына!»
Исаакидесъ, вѣчный революціонеръ, послалъ тотчасъ двѣ корреспонденціи объ этомъ въ Аѳины и въ Тріесть… Я читалъ ихъ (отецъ Арсеній доставалъ и запрещенныя въ Турціи газеты). Исаакидесъ постарался описать дѣло еще мрачнѣе, чѣмъ оно было, но преднамѣренно оставляя кое-что въ туманѣ… Напримѣръ Саидъ, всѣ это знали, разсерженный подставилъ товарищу ножъ: Исаакидесъ писалъ, что они играли и что ссоры вовсе не было. Онъ даже нарочно не называлъ казненнаго по имени, не говорилъ, что онъ турокъ, и выражался такъ: «одинъ несчастный юноша», «одно семейство…» Издали люди невнимательные или незнакомые съ турецкою жизнью могли думать, что казнили грека. Корреспонденціи кончались пламенными фразами о варварствѣ, о равнодушіи Европы… О русской крови, безполезно пролитой подъ стѣнами Севастополя…
Консулы, вѣроятно, всѣ что-нибудь писали объ этомъ. На мѣстѣ казни были почти всѣ драгоманы; я самъ мелькомъ видѣлъ ихъ форменныя фуражки; одинъ Бостанджи-Оглу не успѣлъ побывать и не узналъ даже ничего объ этомъ во́-время. Г. Бакѣевъ былъ очень разгнѣванъ на него за это упущеніе, и онъ былъ правъ; всѣ замѣтили, что изъ русскаго консульства не было на мѣстѣ казни ни чиновника, ни даже кавасса. Маноли-кавассъ, всегдашній мой покровитель и другъ, тотчасъ же вспомнилъ обо мнѣ (онъ какъ-то уже успѣлъ узнать — всезнающій! — что я тамъ былъ) и предложилъ г. Бакѣеву мои услуги. Г. Бакѣевъ былъ очень радъ, и вечеромъ въ самый день казни Саида за мной прислали, посадили въ канцелярію и заставили все разсказать, что́ я видѣлъ, безъ прибавленія и утайки. Я разсказалъ. Г. Бакѣевъ сказалъ мнѣ довольно холодно: «Merci»; а Бостанджи-Оглу тутъ же замѣтилъ: «Не хорошо, что ученикъ гимназіи и совсѣмъ посторонній мальчикъ исполняетъ вашъ долгъ!»
