Бѣдный Московъ-Яуды потупилъ очи и краснѣлъ, извиняясь и называя г. Бакѣева даже «господинъ консулъ», а не г. Бакѣевъ.
Воля ли Божья была на то, или такое особое стеченіе обстоятельствъ, только отецъ мой и я, мы во всемъ и вездѣ стояли на пути этому очень свѣдущему въ языкахъ и трудолюбивому, но все-таки неспособному, ничтожному и даже нѣсколько низкому молодому человѣку! Со временемъ эти отношенія приняли характеръ настоящей ненависти и явной борьбы, которая кончилась для меня полнымъ торжествомъ.
Меня, ученика неопытнаго и застѣнчиваго, какая-то незримая, но сильная волна житейскаго теченія приподнимала и какъ бы приносила къ порогу русскихъ и къ русскому консульству. Еще до возвращенія отца моего и г. Благова какъ будто мнѣ чувствовалось, что я уже теперь не просто райя беззащитный, а сынъ русскаго драгомана, который въ Портѣ можетъ сдѣлать при случаѣ больше самого консула, и воспоминаніе объ этомъ часто, какъ богу Гермесу, окрыляло мнѣ ноги и хоть на минуту, но приподнимало меня отъ земли смѣлостью и гордостью. Оставаясь все эллиномъ, я почти русскій теперь!.. Никто меня не обидитъ!.. Какъ это прекрасно и утѣшительно! думалъ я… Я сказалъ: «какая-то незримая волна житейскаго теченія»… Да! Это было до такой степени справедливо, что я самъ, почти и не замѣчая того, еще тогда, почти ребенкомъ, началъ дѣлать дѣла… и въ митрополіи, и въ консульствахъ, и въ самой Портѣ… высокой и страшной Портѣ… И показалось мнѣ очень скоро многое не такъ уже высоко и не черезъ силу страшно!
Первое дѣло мое, и сразу въ самой Портѣ, было вотъ какое: нужно было защитить отъ неистовой Гайдуши доктора Коэвино, и я защитилъ его… Ты дивишься? Слушай, и ты увидишь, что это сдѣлалось все просто и легко.
Былъ въ Янинѣ у насъ еще другой докторъ (докторовъ у насъ хорошихъ и обученныхъ въ Европѣ много), по фамиліи Арванитаки. Онъ былъ уже старъ и женатъ давно на гречанкѣ съ одного изъ дальнихъ острововъ…
Ты, какъ житель Эллады, самъ лучше меня, я думаю, знаешь, какъ много на островахъ красивыхъ женщинъ; я же скажу тебѣ, что онѣ гораздо оживленнѣе и чувствительнѣе нашихъ янинскихъ дамъ и дѣвицъ.
Г-жа Арванитаки хотя въ то время была уже не очень молода, но еще красива, разговорчива, бойка и, какъ слышно, иногда тяготилась однообразною, тихою жизнью нашего города. Я видѣлъ самъ позднѣе не разъ, какъ она смѣло и много разговаривала съ Благовымъ и другими консулами, тогда какъ наши янинскія дамы, надо правду сказать, обыкновенно ограничивались во время визитовъ и при встрѣчахъ съ иностранцами разспросами о здоровьѣ и погодѣ или замѣчаніями о томъ, что «здѣсь Турція, варварство»; что «здѣсь пріѣзжему изъ Европы должно показаться все нехорошо». Всѣ говорили почти одно и то же и очень мало разница была въ томъ, что мадамъ Бакыръ-Алмазъ говорила степенно и тихимъ голосомъ; мадамъ Несториди говорила нѣжно, склоняя головку на́ сторону, какъ милый анемонъ, а мадамъ такая-то кричала пронзительно и на весь домъ: «Туречина! Туречина! Господинъ консулъ! Туречина! Дороги у насъ дурныя, несчастныя, непроѣздныя…»
