— знаетъ эта женщина!» Вотъ какъ я сдѣлала!
Такъ кончила Гайдуша свой разсказъ, и мы съ докторомъ опять рукоплескали ей.
Отецъ проснувшись узналъ отъ насъ все; онъ былъ и радъ, и благодарилъ Гайдушу много за ея труды, но вѣрить успѣху не хотѣлъ.
— Нѣтъ мнѣ добраго часу ни въ чемъ въ этотъ разъ! — говорилъ онъ вздыхая. — Ошибся я, когда думалъ, что старая мать чауша принесла мнѣ удачу!
Мы всѣ старались его утѣшить.
Пашапула, однако, сдержала свое обѣщаніе. На другой же день паша, увидавъ Чувалиди, спросилъ у него объ отцѣ:
— Ты знаешь его?
— Онъ соотчичъ мнѣ, изъ одного села, — отвѣчалъ Чувалиди.
— Хорошій человѣкъ?
— Человѣкъ тихій, — сказалъ Чувалиди.
— Ссоръ въ судахъ и дерзостей не любитъ?
— Нѣтъ, не любитъ.
— Это главное въ драгоманѣ. А то они хуже консуловъ дерзки и горды становятся, когда ихъ консулы изъ грязи поднимутъ. А каковъ онъ съ политической стороны?..
Чувалиди на это отвѣчалъ смѣясь:
— Меня, паша-эффенди, считаютъ всѣ вашимъ шпіономъ и потому при мнѣ остерегаются. Я не знаю, какія мнѣнія у Полихроніадеса. Знаю только, что онъ въ дѣлахъ худыхъ и опасныхъ, кажется, замѣшанъ никогда не былъ. Впрочемъ поручителемъ я ни за кого быть въ политикѣ не берусь.
Паша засмѣялся и велѣлъ признать отца моего драгоманомъ.
Въ тотъ же вечеръ Исаакидесъ далъ отцу моему двѣсти лиръ и вексель на Рауфъ-бея. О пожарѣ и о скоромъ отъѣздѣ отца онъ все еще и не подозрѣвалъ ничего, и когда отецъ сказалъ ему, что не такъ-то пристойно будетъ новому драгоману начинать службу съ защиты собственнаго процесса въ торговомъ судѣ, Исаакидесъ сказалъ: «Это правда; это вы хорошо говорите. Подождемъ двѣ недѣли! Сказать и то, что такъ какъ Благову не будетъ охоты удалитъ васъ, потому что онъ васъ любитъ, то при немъ будетъ и лучше для тяжбы, онъ защищать дѣла умѣетъ, разумѣется, искуснѣе, чѣмъ бѣдный м-сье Бакѣевъ. У Бакѣева одно слово: «это возмутительно!» А толку мало; хоть онъ и другъ мнѣ: «но Платонъ другъ, а истина еще мнѣ милѣе!»
Такъ успокоился Исаакидесъ; и мы съ отцомъ тоже спокойнѣе взялись тогда за мое устройство въ Янинѣ и за приготовленіе къ отъѣзду на Дунай.
Всѣ страданія отца и всѣ заботы его о тяжбахъ, о нуждахъ, о торговлѣ нашего дома не могли, однако, заставить его на мигъ забыть о моемъ устройствѣ въ Янинѣ, то-есть о такомъ устройствѣ, которое могло бы быть и надежно и безвредно для моей нравственности.
О домѣ г. Благова отецъ въ первые дни запретилъ и думать. Образъ жизни въ русскомъ консульствѣ казался ему слишкомъ открытымъ и шумнымъ для той ученической и трудовой жизни, которой и долженъ былъ (да и самъ хотѣлъ отъ всего сердца) предаться.
