— Не розумем, панове полицьянты!
— Брось дурить, лгун. Старуха тебя выдала. Желаешь стать соучастником убийства русского офицера?
Новец побледнел и стал истово креститься на распятие:
— Клянуся Езусом и Девой Марией, он был уже мертвый!
— Судя по ране, офицер умирал долго. Ты должен был застать его еще живым. И не ври мне!
Нарбутт преобразился. Ровное спокойствие исчезло, он сделался резким, глаза буквально сверлили подозреваемого.
— Я простоял пув годжины,[26] не меньше… — тихо признался вор.
— Значит, ты хладнокровно дал человеку умереть. Добрый католик, нечего сказать!
— Но он же ру… — Тут Новец поглядел на Алексея и проглотил несколько слов. — А в каком он был виде! Потроха по земле валялись! Офицера было уже не спасти.
— Пусть так. Ты стоял и ждал. Чего?
— Известно чего. Когда можно будет осмотреть его карманы. Понимаю, это не по-христиански… но у меня большие долги… и давно нет подходящей работы…
Титулярный советник фыркнул:
— Эйсымонт! Ты разве когда-нибудь работал?
Новец смутился и ничего не ответил.
— Давай рассказывай дальше. Офицер должен был кричать на всю округу. Кто еще подходил?
— Да все подходили… которые при свалке. Но я их прогонял. Я же первый нашел! А многие сами убегали, когда видели, кто лежит. Неохота селиться в десятый павильон Цитадели![27]
— А ты, значит, не испугался?
— Тоже было страшно, пан Нарбутт. Все же русский офицер… Но еще больше хотелось кушать.
— Понятно. Ты дождался, пока раненый умрет, и ограбил его. Забрал часы, бумажник, мундштук и портсигар. Так?
— Еще звоты першьчень и спинки, — простодушно добавил вор.
— Золотые перстень и запонки, — пояснил Алексею Гриневецкий.
— Где они? — продолжил допрос титулярный советник.
— Проиграл в карты Мареку Кшивы.
— И ты ничего не знаешь об убийцах, не видел их и не слышал?
— Точно так, пан Нарбутт. Клянусь Маткой Ченстоховской!
Новец ел глазами начальство. Он облизывал губы незаметно для себя и всем видом выказывал готовность расшибиться в лепешку. Было ясно, что вор лжет.
Нарбутт помолчал минуту, потом резко спросил:
— Скажи, Эйсымонт, я хороший сыщик?
— О! Выдающийся, пан Витольд! Об этом нечего спорить.
— Я кого-нибудь осудил зря? Злоупотребил властью? Обидел невиновного?
— Пан Витольд — справедливый человек, это скажут все варшавские воры.
— Тогда почему ты мне врешь?
Новец смутился.
— Мы видим, что ты пытаешься нас обмануть. Тут дураков нет, Эйсымонт. Придется рассказать.
Уголовный молчал. Нарбутт обратился к Лыкову:
