Однажды девица заявилась с кавалером, и Васька озверел. Сначала ходил кругами, недружелюбно косясь в сторону непрошеных гостей. Когда сели за стол, кот ненадолго скрылся, а потом незаметно подкрался и, изготовившись, вцепился в задницу хахаля Олимпиады, да так крепко, что его еле отодрали от жертвы. При этом кот выл, как злой дух, а его когтищи царапали и драли в клочья модные брюки парня.
«А потому как не садись на хозяйский стул!» — сверкали бешенством Васькины зеленые глаза.
Крику было!
Василий усмотрел в появлении незнакомца угрозу для домашнего очага и бросился, как мог, защищать свое, родное.
— Никогда я не любила этого паразита! Избаловали мерзавца, в дом с человеком прийти нельзя! — вопила Олимпиада. — Раскормили до невозможности.
«Ну, это еще надо разобраться, кто паразит…»
Васька яростно бил хвостом по полу и продолжал грозно выть, словно подбадривал себя, готовясь к новой схватке.
— Террорист какой-то. — Обалдевший от всего происходящего кавалер Олимпиады, слушая извинения Александра, пытался приложить вырванный клок к окончательно испорченным брюкам. Судя по всему, вещь реставрации не подлежала.
— Развели тут кошарню, ступить негде!
Разобиженная дочь громко хлопнула дверью. Пришла, называется, к папочке в гостечки.
Александр сделал Ваське внушение, но кот, уютно устроившись на Юлькиных теплых коленях, невинными глазами не мигая смотрел на хозяина.
Он остался при своем мнении.
«А в чем дело, граждане? Ну цапнул разок мужика. Порядочный, правда, лоскут удалось отхватить от брючат, — злорадствовал он. — А шуму-то, шуму… И чего эта дылда крашеная приперлась, да еще не одна?»
Он хорошо помнит, как она раньше покрикивала на хозяина и на него, Василия. «Раскормили…» Она, что ли, его раскормила?! Дождешься, как же. У нее, заразы, бывало, ложки сметаны не выпросишь, хоть околей с голода.
Васькиному возмущению не было предела. Порода у него такая, не мелкая. Конечно, при прежнем режиме питания он своего веса ни в жисть бы не набрал, это все Юлечка.
От дылды крашеной ничего хорошего ждать не приходилось. Она, бывало, только голос робко подашь насчет пайки, возьмет и ни за что ни про что веником огреет. Или сунет такое дерьмо, что на помойку отнеси — никто не позарится. И шипит, и ругается. Кому приятно?
Вторая, постарше, нервная особа, которая хозяйничала здесь до Юлечки, от нее еще противно несло чем-то едким (они эту вонь называют французскими духами, но лучше бы ему в морду апельсином прыснули, такая же гадость!), его тоже еле терпела и все время брезгливо принюхивалась. Прямо хоть из дома беги! И дрогнул было, да хозяина жалко стало.
