Глаза ее сделались злыми и подозрительными. Она тяжело опустилась на стул с обтертым сиденьем. Я села в кресло с деревянными подлокотниками.
— Да, ваши бабушки не промах, — иронично отозвалась я.
— День и ночь судачат, — неодобрительно покосилась на окно Мила Степановна.
Она была удручена и подавлена. Еще бы, сын погиб!
— Мила Степановна, — как можно мягче произнесла я, — вы уже знаете, конечно, при каких обстоятельствах…
— Знаю, — всхлипнула Мила Степановна, — знаю… Только не верю, не могу поверить, что Миша мой уже никогда…
Она протяжно застонала. Потом начала тихо плакать, уставившись в пол. Достала из кармана халата несвежий платок, но слез утирать не стала, а принялась бессмысленно мять его в руке. Я решила, что лучше молчать, кто его знает, какая воспоследует реакция на слова утешения…
— Он ведь больной был, — причитала она, — Мишенька-а-а…
Волна рыданий смыла ее невыразительный тусклый голос.
— То есть…
Я грешным делом подумала, что Михаил Трофимчук страдал умственным или психическим расстройством.
— После этого Афганистана, будь он проклят! Контуженный он был… Раненный вернулся, прооперированный. С тех пор по больницам… Ох, эта война-война, — в отчаянии качала Мила Степановна головой, — что она с людьми делает… Нервный стал, чуть чего — вскакивает, глаза горят, кулаки сжимаются. А че ж удивляться-то, пенсию нищенскую начислили!
Мила Степановна зарыдала с новой силой. Я сидела онемевшая, не зная, как утешить, что сказать этой несчастной женщине. Перед моим внутренним взором нарисовалось в мельчайших подробностях это блеклое существование, полное нужды, унижений и разочарований. Болото, засасывающее таких вот, не умеющих выносить удары судьбы людей. Да что говорить, жизнь и не таких ломает. Ломает, корежит, душит даже самых ярких, сильных, смелых!
— А вы знали, что Михаил шантажировал порядочных людей, требовал с них полмиллиона долларов? — напрямик спросила я, испытав вдруг приступ какого-то чисто животного отвращения и пресытившись этим заупокойным нытьем.
Жестоко? Может быть.
— Порядочных? — с недоверчивой неприязнью переспросила Мила Степановна. — Разве может у порядочных людей иметься такая сумма?
Ах вот оно что, социальная зависть поперла.
— Представьте себе, да, — убежденно сказала я, — я понимаю, конечно, бедность, страдание, обида… Но это не значит…
— Вы меня учить пришли? — ехидно усмехнулась Мила Степановна.
— Нет, что вы, — осеклась я, — извините.
Мила Степановна вздохнула и с равнодушным видом уставилась в окно, задернутое желтоватым тюлем.
