— Нет. Я просто сказала, что он… как бы это сказать? Он мне понятен.
— Я хотел бы, чтобы ты попробовала с ним поговорить. Мне кажется, у тебя это получится. Он должен заговорить.
— Заговорить он может, — кивнула я. — Но он все равно будет настаивать на собственной вине.
— Почему?
— Не знаю, — пожала я плечами. — Может быть, его просто загнали в угол. Я могу рассказать тебе, как я вчера искала клиента. Для этого я пошла к его самым близким людям. К родителям. Ты общался с ними?
— Да, — кивнул он.
— Тогда я ничего нового не скажу. Они уверены в его вине. Более того, они хотят, чтобы он оставался в тюрьме. Мне они показались совершенно нормальными людьми.
— А дети? Ты с детьми разговаривала?
— Мне не позволено было этого сделать. Их увели. Не могу сказать, что впечатление от нашей встречи было замечательным, мне показалось, что я отсидела в погребе и потом очень обрадовалась, выйдя на свет.
— А от кого конкретно исходило это ощущение?
— Не могу определить.
— У меня было точно такое же ощущение.
— Поэтому я вряд ли смогу пробить стену молчания Игоря, Лешка! По крайней мере, пока мне не удастся найти клиента, потому что, надеюсь, этот клиент окажется человеком, верящим в Игоря. И любящим его. А уж потом… После этого останется только найти подлинного виновника. И разобраться со всей этой жуткой историей. Но мне нужна твоя помощь.
— Просто так ничего не дается, — пошутил Лешка.
— Я поняла. Я обещаю тебе поговорить с Воронцовым, но после того, как появятся первые результаты. Не сейчас.
— Почему не сейчас?
— Потому что… Хорошо, я постараюсь тебе объяснить еще проще. Пока он не хочет, чтобы ему помогали. Ему надо понять, что есть на свете кто-то, кто его любит. Тогда — и только тогда он поможет мне вытащить его. Он будет говорить. А пока ему все равно, что с ним происходит и что еще произойдет. И он не скажет ни слова.
— Откуда ты все это знаешь?
— Я сужу по себе. Я поставила себя мысленно в аналогичную ситуацию и поняла — я вела бы себя так же. Поэтому дай мне немного времени, ладно? И расскажи, что там произошло.
— Да рассказывать нечего, — сказал Ванцов. — С виду все против него. Бригада приехала по вызову, все в крови, а он сидит над трупом жены и смотрит на нее с такой нежностью, что плакать хочется. Топор этот чертов прямо у него в руках. Соседка, которая нас вызвала, громко верещит, как сломанное радио. Голос у нее противный, на нервы действует. А еще больше на нервы действует его молчание. «Почему ты это сделал?» — орет соседка. А он только глаза на нее поднял, еле заметно усмехнулся и ничего не сказал. Отпечатки пальцев везде его. Что можно было еще подумать?
