Я боялась, что мои глаза загорятся надеждой и выдадут волнение. Если он поймет, как мне важно получить это место, травля будет продолжена.
Видимо, мне не удалось скрыть свои чувства. Он сказал:
— Я хотел предложить… но если вы решили, что вам лучше уехать сегодня или завтра…
— Я проделала долгий путь и, естественно, предпочла бы остаться на работу — при условии, что смогу работать в нормальной обстановке. Что вы хотели предложить?
— Отреставрируйте одну из картин. Если результаты будут удовлетворительными, я доверю вам остальные.
Я не сомневалась в своих силах, а потому моему ликованию не было предела. Итак, не будет ни позорного возвращения в Лондон, ни тети Джейн! Я была на седьмом небе от счастья. Разумеется, я выдержу испытание, а значит, надолго останусь в замке. Я буду изучать его сокровища, дружить с Бастидами и смогу удовлетворить любопытство, вызванное его обитателями.
Да, я любопытна. Об этом мне сказал отец, и с тех пор я не перестаю сожалеть о своем пороке, но ничего не могу с ним поделать. Как не интересоваться тем, что скрыто за маской, которой люди обращены к миру. Срывать эти маски — все равно что снимать налет плесени со старого полотна. В этом отношении граф был настоящей живой картиной.
— Похоже мое предложение вас заинтересовало.
Я снова выдала свои чувства. А ведь гордилась тем, что никогда этого не делаю! Хотя, может быть, все дело в его проницательности.
— Это было бы справедливо, — сказала я.
— Значит, принято? — Он протянул мне руку. — По рукам! Кажется, это древний английский обычай. Вы были очень любезны, разговаривая со мной по-французски. Давайте скрепим договор по-английски.
Когда его темные глаза встретились с моими, мне стало неуютно. Я почувствовала себя наивной, несмышленой девчонкой. Уверена, именно этого он и добивался. Я поспешно отдернула руку, попытавшись скрыть смущение.
— Какую картину вы дадите для… экзамена? — спросила я.
— Не знаю, может быть ту, которую вы разглядывали, когда я вошел?
— Прекрасно. Она больше других нуждается в реставрации.
Мы подошли к портрету.
— С картиной дурно обращались, — сказала я, почувствовав твердую почву под ногами. — Картина нестарая, ей не больше ста пятидесяти лет, но тем не менее…
— Это одна моя прародительница.
— Жаль, что с ней так обошлись.
— Очень жаль. Но во Франции были времена, когда таких, как она, подвергали куда более суровому обращению.
— Можно подумать, что картину держали под открытым небом. Потускнело даже платье, хотя ализарин — очень стойкая краска. При таком освещении трудно различить, какого цвета ожерелье у этой дамы. Видите, как потемнели камни? Впрочем, браслет и серьги тоже.
