— Кто они, Дамдир?
— Люди Горгеса. По срочному делу к Рахмету.
Тот еще раз осветил лицо Тимура:
— Ты кто?
— Далмат, сын Фрида Далмата.
— Знаю Фрида Далмата.
— Его убили, — сказал Тимур.
— Да будет ему покой на небесах! — довольно равнодушно отозвался начальник конной заставы, осветил лицо Сандры: — Ты?
— Сандра. Боттичелли. Дочь Тэда Боттичелли торговля квасом, скобяные товары, а также прием стеклопосуды.
— Не знаю, — сказал человек с факелом и снова повернулся к Дамдиру. — Рахмет у Даута Мудрого. Опять пир. У Ослиной скалы час назад сошел камнепад. Будь осторожен — камни еще живые. Вон. — Он показал на одного из своих всадников. У того была тряпкой замотана голова, виднелись следы крови. Его покачивало в седле.
— Я могу взять его с собой, — предложил Дамдир.
— Нет. Это мой сын. Пусть учится отличать вкус меда от вкуса жизни.
— Я поехал.
— Езжай. Они еще пируют. Они еще долго будут пировать. Они только и делают, — добавил он самому себе, — что пируют…
В большом крестьянском доме шел пир. Стены были затянуты дорогим шелком и бархатом, на полах расстелены ковры, низкие столы ломились от изобилия еды и вин, однако чувствовалось, что это именно крестьянский дом, а не дворцовый зал, и царь, возлежащий в подушках возле престола, хоть и был стоящий царь, но власти лишенный, в богатстве ограниченный.
На всем словно бы лежала тень некоей ущербности — и на обстановке, и на одежде, и на лицах людей. Атмосфера какого-то захолустного, устоявшегося уныния витала над столом, порядком уже разоренным.
Даут, как сказано, возлежал в подушках — раскрасневшийся от вина, вполне уже расслабленный и умиротворенный мужчина, почти старик.
Певец — молодой человек с пустыми выжженными глазницами — возле дверей пел какую-то воинственную клекочущую песнь под аккомпанемент многострунного, вроде лютни, инструмента.
Он закончил пение, и Даут милостиво похлопал в ладони. Жидкие хлопки раздались и за столом.
— У меня закипает кровь, когда я слышу эти слова, Рахмет… — сказал Даут, обращаясь к соседу. Тон, каким он сказал это, был, впрочем, вдоволь благостный и мирный.
Необыкновенной красоты женщина, сидевшая рядом с царем, поднялась выйти и походя погладила старика по плечу. Тот быстро и нежно успел накрыть ее руку ладонью.
— Пусть кровь твоя вскипает от другого, великий царь мой… — прошептала женщина над головой Даута, успевая при этом трезвым и жестким взглядом оглядеть всех и каждого, сидящего за столами.
На лицах придворных были написаны усталость, раздражение, разочарование. Многие смотрели вокруг себя откровенно насмешливо и цинично, Рахмет сидел, опустив голову. Рубил лежащее на столе яблоко кинжалом. Молчал.
