— Да, Роджер?
Отец не ответил. Он молча шевелил губами, и я понял, что сказать ему нечего. Он просто не хотел, чтобы Люси и я говорили с Дуэйном — очевидно, считая его своим личным другом и не желая ни с кем делить. Я помнил о его всевдашней любви к незнакомцам и все-таки был озадачен внезапной страстью к жуку. Хотя, возможно, дело было вот в чем: он понимал, что отдаляется от меня и Люси. Он переживал это как страшное унижение и мог чувствовать себя свободно только с тем, с кем у него не было общего прошлого, которое надо забыть.
Мы наблюдали за тем, как он открывает и закрывает рот, потупясь, опустив плечи.
— Пол Морфи, — сказал он наконец, — партия в Парижской опере. Черные избрали защиту Филидора, я прав?
— Не могу знать, друг мой, — сказал Дуэйн.
Отец разочарованно поджал губы.
— Официант! — позвал он, гремя ледышками в стакане. — Здесь ситуация засухи.
— Папа, может быть, остановимся? — сказал я.
— Может быть, поцелуешь меня в жопу?
— В ответ на ваш вопрос, Берт, я духовик, — сказал Дуэйн, изобразив в воздухе каскад саксофонных рифов. Движение пальцев выглядело вполне профессионально. — И пою тоже. Вам знакомы записи Кенни Логгинса?
— Вы играли с Кенни Логгинсом? — удивилась Люси.
— Играл во время европейского турне. И мы с моей женой обогащали выступления его группы красивейшим бэк-вокалом. Посетили важнейшие города, останавливались в классных отелях, летали лучшими авиакомпаниями — «Куантас», «Вирджин Атлантик». Рад, что вы об этом заговорили. Это был счастливый отрезок жизни.
— Вы и сейчас женаты, Дуэйн? — спросила Люси.
— Хватит обо мне, — сказал Дуэйн, — на меня это удручающе действует.
— Ты тоже пел, Роджер, — сказала она. — Я уж и забыла, когда.
— Я пел? — сказал отец.
— Да, пел. По утрам. Часто пел по утрам.
Отец обеими руками схватил солонку и задумчиво провел ногтем большого пальца по дырчатой стеклянной головке.
— Что я пел? — спросил он, не поднимая глаз.
— Сэма Кука. Элвиса. Иногда Леонарда Коэна. У тебя неплохо получалась «Бархатная лягушка».
Отец посмотрел на нее, и я увидел, как мышцы вокруг его глаз на миг напряглись, а потом распустились.
— У тебя каша в голове, — сказал он.
Люси тоже на него посмотрела, потом повернулась к Дуэйну.
— А вы, Дуэйн? Может, вы споете? Спойте мне.
— Прямо здесь?
— Да. Спойте мне прямо здесь.
Дуэйн стал напевать коротенькую увертюру, и уже в этом гудении без слов слышно было мастерство — хрипловатый поставленный баритон шел свободно из глубины груди. Пара за соседним столом готова была разозлиться; они посмотрели на Дуэйна, но сдержались в нерешительности, подумав, вероятно, что он может быть знаменитостью, которой изменила удача на закате карьеры. А потом Дуэйн запел — я никогда не слышал этой старой песни. Пел он удивительно. Голос вольно гулял около мелодической линии, иногда улетая в фальцет. Он пел одновременно разными голосами — разудалый паровой орган. Вел яркий щегольской тенор, из-под него вступал громоздкий, мелодичный бас и вдруг выскакивало сопрано с безумными фиоритурами.
