— Прошу извинить. — Ваганов снизил голос, выключил верхний свет. — Общность наших интересов требует уточнений…
— Прошу не так туманно…
Ваганов потянулся к нему всем корпусом, колени их почти сошлись. Каждое его слово, по-видимому заранее взвешенное, приобретало з н о б к и й смысл.
— Вас, Дмитрий Ильич, насколько я догадываюсь, тоже вызывают по делу Лезгинцева. — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Вас — понятно! Вы соприкасались с ним непосредственно. Плавали вместе, дружили, насколько мне известно. А зачем я понадобился? Ума не приложу. У меня с ним были рядовые, служебные дела. Как и всегда, по новому проекту. Мало ли приходится нам, поставщикам, иметь дел с нашими заказчиками!
Ваганов скорбно улыбнулся, отодвинулся, снова затискал подушку за спину, вытащил трубку, принялся набивать ее табаком. Его пальцы дрожали.
— Чего вы молчите? — Ваганов не мог удержаться. Окаменевшее лицо Ушакова его пугало. Он видел упрямые губы, сильную челюсть, изломанную от напряжения бровь.
— Что бы ни случилось, товарищ Ваганов, хоть земля тресни… а вам… лишь бы не меня. Как, мол, мне? Вдоль или поперек щели?
— Конечно, я понимаю. Вы шутите… — неодобрительно промямлил Ваганов. — Однако поставь любого на мое место…
«Почему ты волнуешься? — думал Дмитрий Ильич, слушая его оправдания. — Что же мне тогда делать? Тебе безразличен з а к а з ч и к Лезгинцев, а я-то его любил. Для меня он не просто один из многих. Дочь стоит рядом».
Молчание Ушакова заставляло Ваганова изыскивать новые ходы, излишне подробно объяснять и доказывать, а вернее всего — и в первую очередь, — открещиваться из-за позорного, дворняжного чувства трусости.
Он попытался закурить, заметил неудовольствие на мрачном лице своего собеседника, погасил спичку.
Снег стал гуще, польдистей, застучал в стекла. Ваганов задернул до конца шторку, чертыхнулся в заоконное пространство и продолжил свой нудный скулеж, усугубляя дурное настроение Дмитрия Ильича.
Сухо, не скрывая неприязненного отношения, Дмитрий Ильич спросил:
— Вам-то чего беспокоиться? Судя по всему, ваша хата с краю, товарищ Ваганов.
— Вы отчасти правы. Но на Востоке говорят, если хотят обвинить человека, то и помет его осла припишут ему. Я не боюсь за свое доброе имя, но если предадут гласности…
— Ваше имя, насколько мне известно, под забралом?
— Сегодня под забралом, завтра начнут таскать профилем по асфальту… До боли в печени ненавижу всякие следствия, допросы, протоколы. По-видимому, у меня скрыт психический импульс, срабатывающий на любую закорючку.
