Церемония оглашения завещания началась с того, что Ольга Григорьевна Розум называлась отныне Ольгой Ивановной Истопиной и признавалась родной дочерью дворянина Ивана Федоровича Истопина. Матерью ее упоминалась вольная крестьянка Мария, ныне покойная. Эта новость вызвала всеобщий переполох, главным образом напугав и удивив саму Ольгу Григорьевну, которую, впрочем, теперь и неизвестно было, как называть.
Затем следовало известие, что имение наследуется дочерью барина лишь наполовину, как и само производство аптекарской направленности вместе с аптекарским огородом и зелейной лавкой. Другую половину получает двоюродный племянник усопшего, Александр Николаевич Метелин. Далее по тексту шли многочисленные награждения слугам и всякие мелкие благости и почести.
Александр откровенно скучал на этом заседании, не слыша решительно ничего для себя нового и интересного. Основное он все уже понял. Иван Федорович чудил… Сначала признал дочкой свою подопечную, не исключено, что любовницу, затем, одумавшись и переживая за судьбу собственного дела, приписал к завещанию племянничка, надеясь на то, что, имея медицинское образование, он от столь лакомого кусочка не откажется. С другой стороны, если подумать, возможны и варианты…
Почему-то Александру вспомнился утренний сон, неприятные холодные кикиморы с лягушками, которых смогла разогнать лишь Дуняша. Он попытался представить дядюшку, проживающего в поместье и каждый день общающегося с этой грациозной юной лебедью, которая сейчас рядится в заправскую монашку. Возможно, дядя и любил ее… Может, она отвечала ему взаимностью, что с того? Чем он мог помочь ей, безродной своей воспитаннице? Ольга не дворянка. Жениться на ней? Пожалуй, самое простое. Но почему-то покойный чудак выбрал такой нелепый способ сделать ей имя — посмертно признал дочерью. Ведь это все чистейшая «липа» и провокация! Теперь он никак не сможет подтвердить свои слова. При желании, их можно даже оспорить. Уж лучше бы женился!
Александр в задумчивости тер подбородок и разглядывал нежный профиль Ольги, которая сегодня выглядела особенно взволнованной и избегала поднимать на кого-нибудь глаза. Неужели настолько смущена была видом его обнаженного тела? Надо же, сама невинность, просто ангел, да и только! Александр подумал даже, что, пожалуй, и сам мог бы удочерить ее, если бы она часто являла его взору столь трогательную картину, как сейчас.
Девушка успела переодеться. Теперь на ней было темно-коричневое, чуть более открытое платье, отороченное золотой тесьмой, что, впрочем, расценивалось обладательницей платья как недостаток, который она прикрыла траурной тафтой. Волосы Ольги оказались гладко зачесаны в тугой пучок — никаких излишеств. Ни дать ни взять, настоящая дочурка в трауре.
