— Каком? — удивленно спросила она.
— У вас есть одно замечательное качество: вы умеете хранить тайну. Сожалею, что поздно вас узнал. Когда-нибудь вы будете признательны нам за то, что мы дали вам возможность стать на верный путь. Может быть, я ошибаюсь, но все же склонен верить, что вы — жертва временных увлечений, что, побывав в этих стенах, вы сделаете правильные выводы. Не считайте это комплиментом, но и я за свою долголетнюю службу понял, что с такими людьми, как вы, необходимо разговаривать откровенно и сердечно. Вы умная и открытая девушка, и из допроса, который вели мои люди, вы поняли, откуда у нас сведения о вашей антигосударственной деятельности, не так ли?
— Да, — кивнула она головой.
— Должен вам с прискорбием признаться, что у моих людей, допрашивавших вас, нервы не выдержали. Я склонен их оправдывать и одновременно порицать, но вы страдаете, не так ли? От вас я хотел бы получить мелкую и незначительную услугу. Могу ли я рассчитывать на вас?
— Все будет зависеть от того, по силам ли она мне.
— Я учел все обстоятельства, которые оградили бы вас от всяких подозрений. В этом отношении можете рассчитывать на мое честное слово. Опять же повторяю, что хочу быть до конца откровенным с вами. Ваша деятельность подсудна. Я мог бы сохранить служебную тайну только в том случае, если бы вы вообще перестали говорить. Ведь вы понимаете, — многозначительно подмигнул он, — как бы мне следовало действовать в этом случае?
Она смотрела на него ошеломленная и растерянная. Что задумал этот новый инквизитор? В какой капкан он ее толкает с таким знанием дела и мастерством? Ангелов продолжал:
— Мне жаль вашу молодую, в расцвете лет жизнь. У меня была дочь вашего возраста. Она умерла. Сейчас ей было бы столько же, сколько вам… Так вот, вы можете унести свою тайну туда, откуда еще никто не возвращался. Я освобожу вас только под честное слово и не попрошу от вас ни письменных, ни устных заявлений о каком-либо сотрудничестве. Вы меня понимаете?
— Нет, не совсем…
— Извините меня, я слишком разболтался. Я освобожу вас сегодня же вечером. Я не требую от вас согласия на мое предложение сию минуту. Я узнаю о вашем поведении совсем другими путями. От вас же прошу только одного: вы ни с кем и ни при каких обстоятельствах не должны говорить, что именно вам известно о подпоручике Слановском…
— Но как…
— Одну минуту, — прервал он ее. — Если вы резко перемените свое отношение к Слановскому, это его озадачит. Мы очень дорожим им, и вы ни в коем случае не должны позволить, чтобы на него на службе упала хоть маленькая тень подозрения и сомнения. Вы меня понимаете? Прошу вас и впредь оставаться такими же добрыми друзьями, или же в крайнем случае хотя бы еще несколько месяцев делать вид, что это так, хотя это будет неприятно. — Он посмотрел на часы. — Еще час двадцать до отхода поезда. Я прикажу, чтобы вам дали возможность привести себя в порядок, умыться, и сегодня же вечером поезжайте домой. Желаю вам всего самого хорошего, и извините. — Он подал ей свою короткую, пухлую руку. — Внизу вам скажут, где вы можете привести себя в порядок.
