— Ложь это! — раздраженно сказал, не слушая его, Слановский и вышел.
Пока он не увидел покосившегося крыльца отцовского дома, у него было такое чувство, что из-за заборов и дверей за ним наблюдают враждебные глаза, что все до одного поверили в то, что он действительно совершил преступление.
Лежавшая у стены гумна старая одноглазая собака поднялась и хрипло залаяла. Ее хвост был облеплен репьем, сухими колючками и волочился по росистой мураве, покрывавшей зеленым ковром весь двор. На пороге около двери стояла стройная синеглазая девушка с загорелым лицом и припухшими от слез глазами. «Гляди-ка, — подумал он, — Бойка-то как выросла!» Ноги подкашивались от внезапно охватившего его волнения. Бойка бросилась к нему, обняла его и еле слышно прошептала:
— Быстрее, быстрее, маме очень плохо. Если бы ты знал, что было ночью…
— А как теперь? — спросил он и, ухватив ее за руку, направился в дом. — Врач был? Что он говорит? — спросил он охрипшим от волнения голосом.
— Ничего уже не поможет… Она так страдает! — Девушка залилась слезами, потом вытерла глаза краем цветной косынки.
Слановский на цыпочках вошел в сени. Бойка только что разожгла печь. На черной цепи висел закопченный котел с водой. Справа на лавке все было как и раньше. На него дохнул знакомый с детства влажный запах сельского дома с земляным полом. Кирчо слегка толкнул дверь комнаты и молча остановился посередине, убитый горем. Мать лежала на широкой деревянной кровати, укрытая цветным домотканым одеялом. Нос ее заострился, вытянулся, глаза ввалились, а на желтое, как воск, лицо уже ложилась маска смерти. Время от времени она облизывала тонкие пересохшие губы, потерявшие свой цвет; дышала она тяжело и размеренно. Он подумал, что она спит, поэтому остановился как вкопанный, чтобы не нарушить ее покой. Бойка наклонилась над ней.
— Мама, мамочка, — всхлипывая, промолвила она, — Кирчо приехал.
— Где он? Пусть войдет, хочу его видеть. Уже рассвело? — слабым голосом спросила мать.
— Здесь я, мама, — склонился над ней Слановский, всматриваясь в ставшее каким-то чужим ее лицо. У него не оставалось никакого сомнения, что она уже не жилец на этом свете. Он нащупал ее костлявую руку, прижал к губам, и теплые слезы брызнули из его глаз.
— Ох, сынок, умираю я, умираю, на кого я вас покидаю… Боже мой, какая невыносимая боль! Неужто я такая грешная? — Она едва шевелила бескровными губами. — Кирчо, сынок, умираю я! Береги Бойку, она еще ребенок. Бедные мои сироты, все вас будут шпынять…
