— Одну минуту, сейчас будут! — Игнатов повысил голос: — Это ты, Наско?
— Так точно, господин поручик! — рявкнул Наско, спускаясь по лестнице.
— Иди сюда!
В тишине застучали его четкие шаги. Игнатов приказал:
— Возьми мой автомат и скажи Кочо, чтобы быстро шел сюда!
Слановский все это слышал. У него захватило дыхание, и только одна мысль, навязчивая и болезненная, не покидала его: «Ничего не сделали, пропала и последняя надежда. Их убьют». Он держался за ручку двери, но войти в канцелярию не решался. Послышались шаги. Кто-то шел из подвала в коридор. Он нажал на ручку, на цыпочках вошел в канцелярию и остановился. Шаги Игнатова приблизились. Скрипнула дверь. Игнатов остановился на пороге, широко расставив ноги; луч фонарика обежал комнату и упал на ноги Слановского.
— Ты почему прячешься? Пора бы уже пересилить себя.
Слановский не ответил. Отступил шага на два. Оперся о стол. Игнатов подошел к нему вплотную.
— Я не намерен повторять двадцать раз. Тебе приказано, и ты пойдешь с нами.
— А если я откажусь? — спросил Слановский дрожащим и каким-то чужим голосом.
— Тогда среди арестованных найдется место и для тебя. Ну! — Игнатов грубо схватил его за локоть. — Пересиль себя раз, потом будет легко.
Слановский вяло поплелся за ним. Он не отдавал себе отчета ни в одном поступке. Что-то железными тисками сдавливало ему грудь.
Над селом проплыло облако и окутало его легкой тенью. Немного отстав от Игнатова, Слановский приостановился. Игнатов обернулся и громко сказал:
— Слановский, иди быстрее!
Группа арестованных уже миновала площадь и заворачивала к каменному мосту.
Слановский едва шел. Они уже выходили из села. Игнатов его поджидал. Грозно спросил:
— Почему отстаешь? Солдат бы постыдился!
— Иду… Но как же так, как же без суда? — спросил он упавшим и изменившимся до неузнаваемости голосом.
— Разве ты до сих пор не понял, куда мы их ведем? — цинично засмеялся ему в лицо Игнатов. — Не жалей их! Если мы им попадемся, пощады не жди. Не отставай, — снова заторопился Игнатов, боясь отстать от группы.
Ноги Слановского тонули в грязи, он с трудом тащился по дороге. А какой-то внутренний голос настойчиво ему повторял: «Ты возмущаешься, когда в твоем присутствии дают кому-нибудь пощечину, ты брезгуешь всем нечестным и нечистым. А куда же ты теперь идешь? Убивать? Запачкать руки в их крови? Не смей делать этого, навсегда себя очернишь! Завтра и мимо тебя честные люди будут проходить с презрением».
