— У меня нет опыта, и кроме того…
— Тебе неудобно, — подхватил Игнатов. — Не так ли? А что касается опыта, никто не рождается опытным. Ну ладно, постараюсь покончить с этим делом и без твоей помощи. Думаю, и у тебя еще будет возможность проявить себя. Этой ночью надо усилить охрану. Я приказал удвоить посты. После комендантского часа из расположения роты не отлучаться, понятно?
Слановский молча кивнул головой. Игнатов встал и, не спуская с него глаз, сказал:
— Забегу домой, переобуюсь. Жди меня в корчме. Познакомлю тебя с людьми из областного управления.
«Только этого мне и не хватало», — с досадой подумал Слановский и все-таки выдавил из себя:
— Так точно, буду ждать вас в корчме.
Игнатов вышел. Через открытое окно Слановский слышал, как он сердито ругал солдат, но сознательно не отреагировал на это. Ему захотелось побыть одному. Желание хотя бы ненадолго остаться наедине с самим собой было столь острым и жгучим, что он даже не услышал, как отворилась дверь и перед ним вырос Йордан, помятый и смущенный.
— Их будут допрашивать здесь или повезут в город? — спросил он почти шепотом.
— Здесь. — Слановский вздохнул отчаянно и беспомощно. — Этот тип очень уж разъярен.
Йордан приблизился к подпоручику. Боязливо обернувшись, словно боясь, что их подслушивают, он шепотом сказал:
— Мы попытались установить связь с нашими людьми.
— Ну? — радостно встрепенулся Слановский.
— Завтра утром нам дадут знать…
* * *
Около полуночи Игнатов, два полицейских агента, унтер-офицер Кочо и солдаты Наско и Геца начали допрашивать задержанных.
Старого Бойо привязали тонкой веревкой к скамейке. Кочо выкручивал ему руки и вгонял острые спички под ногти. От невыносимой боли старик корчился, и скамейка под ним вздрагивала. Наско и Геца по очереди садились ему на спину, не давая ему сопротивляться. Кочо с садистским наслаждением вгонял спички еще глубже. Старик, хотя и был изувечен, не доставлял им удовольствия — он не кричал и не молил о помощи и пощаде. Он даже не стонал, а молча сносил боль и только грыз зубами край скамейки. Когда Кочо уставал или ему надоедало всаживать спички, он хватал суковатую палку и бил ею по широким, как скребки, ладоням старика. После каждых пяти-шести ударов он наклонялся к его разорванному уху:
— Говори, старая развалина, пока не порешил совсем! Отрежу руки до локтей.
— Режь, сучье отродье, — хрипел дед Бойо, сжимая окровавленные губы.
— Это ты давал бандитам хлеб? Где скрывается твой внук?
