Игнатов смерил его угрожающим взглядом, встал около окна, закурил сигарету и повернулся к агентам:
— Ну а вы как думаете? Неужели в селе только эти — коммунисты?
Тот, что был пониже, пожал плечами:
— На этих у нас есть приказ от нашего начальника Ангелова.
— Упускаем удобную возможность. Могли бы забрать по меньшей мере человек двадцать.
— Начальству виднее, — многозначительно подмигнул другой.
Двери соседней комнаты скрипнули. Староста Мечкарский вошел на цыпочках.
— Господин поручик, мы готовы.
Игнатов обратился к агентам:
— Ну что, начнем?
Молча спустились вниз. Солдаты, сидевшие в тени, поднялись. Построились. Игнатов разделил их на несколько групп. Предупредил унтер-офицера Кочо и его солдат, чтобы были повнимательнее. Агенты и солдаты разошлись в нескольких направлениях. Перед управой остались Игнатов и шестеро солдат. Даже, и теперь, днем, он боялся остаться один в селе.
На раскаленном небе не было ни облачка. Стояла жара. Она чувствовалась даже в тени деревьев. В одном дворе лениво кудахтала курица. Через площадь проехала телега, подняв за собой целое облако пыли.
Игнатов неспокойно поглядывал на часы. Он поднялся на второй этаж к старосте и снова стал расспрашивать его:
— Ты можешь сказать, сколько человек приняло участие в поджоге архива?
— Нет, не могу.
— Почему?
— Да потому что считай все село участвовало. Кого тут выделишь?
— А как же ты спрятался, куда убежал? — расспрашивал его Игнатов не столько для того, чтобы узнать больше подробностей, сколько из желания унизить этого все еще дрожавшего от страха человека.
— Собрал я, значит, руководителей общественной охраны…
Игнатов зло прервал его:
— На их месте я перевешал бы всю вашу бессильную охрану. Взять бы прут да отходить вас как следует…
Первым задержали Илию Велева, директора кооператива. После ареста и бегства Данчо Данева к партизанам он умело представил дело таким образом, будто порвал со своими политическими увлечениями и его ничего не интересует, кроме работы в кооперативе. И это в значительной степени ему удавалось. Большинство поверило, что Илия Велев испугался, что у него нет смелости идти в партизаны. С местными представителями власти он держался вполне лояльно, выражал явное и открытое сочувствие и обеспокоенность, когда общественные дела шли не так, как им следовало бы идти. А иногда, чтобы рассеять последние подозрения к себе, открыто не одобрял вооруженной борьбы, называл ее авантюрой, которая ведет к напрасным жертвам и приносит много страданий народу. Он успешно носил маску раскаявшегося грешника и совершенно не допускал мысли, что на него могут пасть какие-то подозрения в сочувствии партизанам. Когда его вызвали в управу, он пошел спокойно, твердо уверенный, что речь идет о каком-то мелком недоразумении.
