«Естественным источником красоты танца, — говорит один из современных
71
авторов , — является выявляемое им совершенство человеческого тела. В этом выявлении — вся его задача и сущность».
Вот еще несколько поворотов той же мысли о чувственной основе танца (хотя и прикрытой всяким тряпьем из красивых фраз и мишурных блесток своеобразного псевдонаучного языка): Психология танца заключается в «эстетической возможности ощущать эмоцию красоты», в танце кроется «источник эстетических переживаний» и дается выражение «совершенства человеческих движений, страстей, порывов... в прекрасных и убеждающих формах
72
динамической пластики» .
Это «совершенство страстей» у цитируемого автора -бесподобно. Но горе тому человеку, для которого оно так «убедительно»! Нас должны убеждать не танцы, а страдания Иисуса Христа. Неужели христиане, если они в пол-52-
ном разуме, могут со спокойной совестью считать, что совместимы, с одной стороны, танцы с объятиями (подобные которым никакая честная девушка не позволит себе с чужим человеком не только на людях, но и наедине; а здесь почему же это можно? принято так? по необходимости?) и двусмысленными
разговорами, а с другой — плач Спасителя над Иерусалимом (Лк. 19, 41-47), Его муки: бичевание, терновый венец на челе (вместо бальной розы в волосах наших дев-христианок, так называемых барышень), и скорбный путь, политый кровью и потом, и святой Крест!?. Не хорошо и на бумаге сопоставлять такие вещи, а они ведь происходят в действительности!
Такова природа танцев по взглядам светских авторов -их ценителей. Если обратимся к церковной литературе и к древнерусской, то найдем там обличение того же бесовского характера танцев, каковой древние авторы находили и в музыке. С самых первых времен христианства Церковь стала открыто говорить об этом. Вот несколько примеров.
1. Один древний подвижник плел корзины и пел псалмы. Вдруг через окно вошел как бы отрок сарацин и стал плясать. «"Старик, хорошо ли я пляшу?" — спросил он меня (рассказывал после старец авве Павлу, настоятелю одного из иерусалимских монастырей того времени). Я ничего не отвечал. "Как тебе нравится моя пляска, старик?" — снова спросил он меня. С моей стороны ответом было полное молчание. "Что ж, по-твоему, негодный старик, ты что ли великое дело делаешь? Так я тебе скажу, что ты соврал в шестьдесят пятом, в шестьдесят шестом и в шестьдесят седьмом псалмах".
Тогда я встал и повергся пред Богом, и он тотчас исчез». Здесь необходимо обратить внимание на то, что,
