Зойка задумалась: интересно, как там дети без неё? Приходили. Значит, помнят её, беспокоятся.
— А теперь, когда придут, пустите их, пожалуйста, — попросила Зойка, — уже можно.
Медсестра помолчала, словно обдумывая, сказать или не сказать, и, наконец, решилась:
— Они не придут. Их подкормили, подлечили и отправили дальше. У вас направление-то было в Фергану. А здесь теперь другие.
— Не может быть…
Зойка почувствовала, как сильно дрожат у неё губы.
— Они приходили попрощаться, да пустить было нельзя, — вздохнула медсестра.
Зойка откинулась на подушку. Она почувствовала себя беспредельно обездоленной, осиротевшей. Пройти самое страшное вместе и вот так неожиданно разлучиться. А может, так и должно быть? Она им теперь не нужна. Есть другие люди, которые вырастят их и выпустят в самостоятельную жизнь. А у неё своя дорога. Рано или поздно всё равно пришлось бы расстаться. Таков закон жизни: птицы улетают из гнезда, когда у них окрепнут крылья.
Зойка подумала о доме. Как давно она ничего о нём не знает! Что с мамой, Юркой, бабушкой? И вдруг так захотелось туда, на их тихую зеленую улицу. Но когда ещё освободят их город! Это зависит от того, каковы наши успехи на фронте.
— Как дела на фронте? — спросила Зойка медсестру.
— На фронте? — удивилась та.
— Да, на фронте.
— Ну, полный разгром немцев под Сталинградом, это ты знаешь.
— Под Сталинградом?
— Ах, да, откуда же тебе знать? Да, полный разгром! Их погнали назад.
— А наш край не освободили?
— Освободили. Ещё в январе.
— А сейчас что?
— Февраль уже кончается.
— Февраль… кончается.
Вот, оказывается, как много времени прошло, и она ничего не знает о родных, а они о ней. Зойка старалась представить свой дом и почему-то не могла. Яснее всего в памяти обозначался куст сирени, растущий у крыльца. Теперь, по крайней мере, она может написать домой.
И вдруг ей стало страшно: а если дома нет? Если никого уже нет в живых? Нет, сейчас ей этого не вынести. Лучше подождать. Она вообще не станет писать. Просто сядет в поезд и будет долго-долго ехать и думать о встрече с домом.
Зойка попыталась подняться и сесть в постели. Самой ей было трудно это сделать, но медсестра уже стояла рядом и подкладывала ей под спину подушку. Теперь из окна палаты был виден больничный двор, обрамлённый невысокими кустиками. Совсем молоденький паренёк в военной шинели быстро пересекал двор и, поминутно оборачиваясь, махал кому-то рукой.
У Зойки сжалось сердце. Целую вечность она ничего не знает о Лёне! Два месяца в пути, уже четыре — в больнице. Это полгода. Значит, сейчас февраль 1943 года, а последнее письмо от него она получила ещё в конце июля. Полгода прошли, как долгая и трудная жизнь.
